Ящик незнакомца. Наезжающей камерой
Шрифт:
— …Володя, как давно я вас не видела. Когда Татьяна разъезжает по своим Америкам, вы носа сюда не кажете. А я ведь о вас часто думаю. Мне хотелось рассказать вам о России, об одном парне из нашего дома — Ильюшке. Он любил дочь богатого конезаводчика и убил себя от отчаяния. Ее звали Машенька.
— Мама, не задерживай Мартена, — прервала ее Татьяна. — Он торопится. Его невеста заболела.
Она сделала ударение на слове «невеста» и окинула меня жестким, почти презрительным взглядом. Соня удивилась, но я не стал отрицать.
— Значит, ты женишься, мой мальчик, — произнес Жюль. — Правильно. Надо познать до конца убожество людей. Моя жена ушла от меня
— Непременно зайду в одну из суббот.
Я попрощался и вернулся домой, где меня не ждали. Еще в прихожей я услышал громкие голоса, доносившиеся из столовой. Там спорили о том, где будет спать Лена, переехавшая к нам сегодня днем. Носильщик не желал делиться своим диванчиком в столовой, утверждая, что не сможет сомкнуть глаз, если кто-то будет спать с ним рядом.
— Ты, Валерия, можешь спать с братом на его кровати, если он не против. А нет, так Лена будет спать с ним.
— И тебе не стыдно? — воскликнула Валерия. — Ты можешь просто так заставить твою жену спать с твоим братом? Никогда не видела более безнравственного типа. Какой стыд!
— Ты боишься, что Лена… с моим братом… Ну и что? Мы с Леной любим друг друга, этого достаточно. Что же до остального, то все мы знаем, что в любой момент всякое может случиться. А ты, Лена, как думаешь?
— О, я на все согласна, лишь бы никого не стеснять, — ответила Лена с красивым немецким акцентом.
— Вот это да! Такого нигде больше не увидишь! Ну чистые тебе жидомарксисты! Никаких тебе принципов, ничего! Никаких тебе тормозов! Коммунизм в постели! Но этому не бывать, пока есть такие, как я — не евреи и не черномазые! Я покажу вам, что такое французские нравы и что такое французские традиции! Никаких шуток!
Тут я вошел в столовую. Я хотел предложить простое решение — такое, которое никого бы не стесняло и не оскорбляло бы французские нравы. Валерия и Лена могли бы спать на большой кровати, а я перешел бы на медную. Валерия сухо отказалась. Она не выносит запаха другой женщины, когда у той месячные. Мне пришлось уступить и согласиться пустить Валерию на мою кровать за неимением другого способа разрешить проблему. Я был тронут тем, что Мишель с таким спокойствием мог предложить любимой женщине спать со мной. Его принципы были мне чужды, но нынешнее поведение вынуждало меня избавиться от некоторого к нему недоверия, оставшегося у меня от его отношений с Валерией до тех памятных событий, после которых я угодил в тюрьму.
Засыпая рядом с Валерией, я попытался вызвать в своем воображении образ Валентины, но обнаружил, что ее вчерашнее очарование исчезло, и моя большая любовь улетучилась.
XVII
После победы над Эрмеленом настроение главы фирмы улучшилось. В разговорах, которые он вел со мной, как правило, когда все начинали расходиться по окончании рабочего дня, ему случалось даже выглядеть оптимистом. В приходе де Голля он видел возможность взять в руки социализирующую свору, отточить чувство собственности и укрепить чувства эгоистические. Де Голль начинает переговоры с алжирцами, возвращает во Францию сотни тысяч военных, обрушивающихся на компартию и стирающих ее в порошок. Десантники и иностранный легион творят чудеса. Просвещенные хозяева вводят в правления предприятий генералов и сокращают чуть ли не вдвое зарплату работников, в результате чего французские товары завоевывают мировые рынки. Крупные промышленники и банкиры начинают вплотную заниматься сельским хозяйством, перекраивают и скупают все земельные угодья, производят дешевое зерно, овощи, фрукты и наводняют ими Европу и Англию. Забастовки запрещаются (как за железным занавесом, говорил он весело), а детей бедняков воспитывают в духе любви к религии, и от всего этого перед Францией открывается перспектива долгих веков благоденствия и величия.
Но еще больше, чем поражение Эрмелена, оптимизм Лормье подогревала перемена, происшедшая с его детьми. Оказавшись ни с кем не сравнимым педагогом, Носильщик помог им раскрыться, особенно Валентине, и теперь никто не сомневался, что она в июне сдаст экзамены на бакалавра. Лормье источал нескончаемые похвалы в адрес моего брата и каждую неделю повышал ему жалованье.
— Как по-вашему, — спросил он меня в один из вечеров, — он будет доволен, если я выхлопочу ему орден Почетного Легиона?
Я отговорил его, сославшись на скромность молодого учителя. Переполненный благодарностью, Лормье выдал ему премию в сто пятьдесят тысяч франков, которую Мишель поделил между Леной и Валерией, не оставив себе ничего. Валерия купила костюм, туфли на «гвоздиках», еще одни туфли на каждый день, деревянную ложку для жаркого, о которой она давно мечтала, а мне подарила фиолетовый галстук, и я, чтобы не обижать ее, время от времени надевал его. Я спрашивал у Мишеля, как ему удается расшевелить его четырех лодырей, на что он давал простые ответы: «Я их смешу» или «Я даю им расслабиться». В один из четвергов после обеда я повез в Нейи документ для Лормье, который собрался ехать к нотариусу в Сен-Жермен-ан-Лэ. Я передал ему бумагу, когда он садился в машину, и он предложил пройти к детям в классную комнату. Мадам Лормье проводила меня до лестницы.
— Мсье Мишель запретил нам заходить к ним — и мне, и мужу. Туда допускают только мужнина брата, и он навещает их довольно часто. Мсье Мишель считает, что у него есть педагогические способности, хотя я об этом не подозревала. Сейчас сами убедитесь. Он как раз там.
Когда я вошел, четверо школьников, сидевших на полу спиной к двери, следили за цирковым представлением в исполнении их дядюшки и Мишеля. Министр был в розовой клоунской шляпе, а на сером пиджаке его красовался розовый женский пояс для чулок, что, впрочем, не отразилось на элегантности Лормье-младшего. Мишель же, затерявшийся в пиджаке и ботинках Лормье, загримировался при помощи огромного накладного носа и рыжего парика. Номер, видимо, подходил к концу.
— Нет, мсье Огюст, — говорил министр, — у вас плоскостопие.
— У меня плоскостопие, мсье Феликс?
Но глядя на огромные башмаки Лормье, действительно казалось, что у мсье Огюста плоскостопие.
— А у вас нет плоскостопия, мсье Феликс?
— Нет, мсье Огюст, у меня высокий подъем. К тому же у меня сильный удар.
— Нет, мсье Феликс, у вас не может быть сильный удар.
— Не может? У меня? Станьте-ка вот здесь, мсье Феликс.
Мсье Огюст подвел мсье Феликса поближе, отступил на шаг и со словами «а я говорю вам, что у меня очень сильный удар» с размаху ударил мсье Феликса ногой под зад, от чего тот растянулся на ковре. Мсье Огюст наступил ему на спину и спросил: