Ящик Пандоры

Юденич Марина

— А ты будь любезна думать, а не злиться! Ты — Ванда, вот и будь добра задуматься об этом!

— Господи, да при чем здесь Ванда…

Договорить Ванда не успела, бабушки в комнате вдруг не оказалось. Не то чтобы она растворилась в полумраке спальни или вышла за дверь так же бесшумно, как и вошла, просто вдруг ее не стало, причем в тот момент, когда Ванда осознала это окончательно, она уже не спала. Какой уж там сон! Да и был ли вообще сон, как извечный мальчик?

Дипломированный психолог, автор множества работ по вопросам психопатологии личности, входящая в первую десятку специалистов в этой области психологии Ванда Александровна Василевская однозначно ответить на этот вопрос не могла.

Но и спать более, несмотря на устойчивое желание

и намерение проспать как минимум еще три-четыре часа, она тоже не могла. И потому, чертыхаясь, побрела в ванную, там наскоро ополоснула ледяной водой лицо и, натянув, к счастью (хоть в чем-то должно же было повезти в этот мерзопакостный день), нагретый халат, по возможности тихо, дабы, упаси Боже, не разбудить Подгорного, мерный храп и жалобные стоны которого по-прежнему раздавались из-за плотно прикрытой двери кабинета, просочилась на кухню, где и намеревалась расположиться основательно, чтобы все окончательно обдумать.

Сон чрезвычайно встревожил Ванду, в нем усматривала она отчетливое предупреждение о грядущей опасности, а возможно, что и — опасностях. Разбираться в том, кто предупреждал ее об этом — на самом деле бабушка, профессор Ванда Болеславовна Василевская, собственное ее, Ванды, подсознание или еще какие неведомые силы, — сейчас Ванда была не намерена: тема эта хотя и занимала ее, как любого думающего человека, тем более избравшего своей профессией пауку о душе, но была бесконечна и могла увести очень далеко от дня сегодняшнего и решения конкретных и крайне серьезных проблем.

Однако первое, что попалось ей на глаза, едва она переступила порог просторной кухни-столовой, была кожаная папка, которую Ванда все же прихватила с собой, покидая кабинет Подгорного.

Скорее машинально, чем надеясь извлечь что-либо полезное для себя из аналитических заключений бравого полковника, она открыла первую страницу и быстро, что называется, по диагонали, пробежалась по ней.

Спустя два с половиной, а быть может, и три часа, в течение которых Ванда медленно листала страницы папки, не пропуская ни строчки, кое над чем скептически хмыкая, а кое-что помечая для себя на полях попавшимся под руку цветным маркером, ее отвлекла мелодичная трель, воспроизводящая музыкальную фразу настолько знакомую и популярную, что вспомнить ее сразу было невозможно. В следующее мгновенье стало ясно, что звонит телефон, однако ни один из ее телефонов, равно как и дверной звонок, этой мелодии не воспроизводил. Ванда вообще придерживалась принципа «кесарю — кесарево», а потому телефоны у нее звонили обычным звонком, а классическую музыку она слушала там, где ей и полагалось звучать: на концертах, в опере, а дома — на кассетах и компакт- дисках.

Звонил, конечно же, телефон Подгорного, а через несколько минут он сам, толком не проснувшийся, всклокоченный, едва запахнув халат, пулей вылетел из дверей кабинета навстречу Ванде и, с трудом переводя дыхание, выпалил одну только фразу:

— Это не она!

Ясно было, что речь идет о Таньке. Подгорному только что сообщили о страшном убийстве маленькой племянницы одного из соседей по башне — руководителя крупного российского банка; отец девочки, к слову, работал в том же банке, возглавляя один из департаментов. Убийца, как и в случае со стариком Ильиным, оставил на теле жертвы записку того же содержания. Более того, один из сотрудников другой финансовой компании запоздало поведал дикую историю о том, что некоторое время назад какой-то изувер повесил на дереве, а затем вспорол брюшко маленькому котенку, которого он подарил своим детям. На шее котенка болталась массивная золотая цепь, за которую заложена была записка того же содержания.

В том, что маньяк, приславший вначале пространное послание-памфлет всем обитателям башни, начал действовать, не оставалось сомнений.

— Но это не может быть она! — захлебывался Подгорный, и в голосе его явное облегчение мешалось с нотками радости: все же Танька была ему не совсем чужим человеком. — Уж к этому-то семейству, ну, я имею

в виду, у кого убили девочку, я не имею никакого отношения. Я вообще их не знаю. Я и с Сашкой- то Истратовым общаюсь постольку поскольку… Понимаешь? Значит, это не она… И дедушку тоже не она… Значит, маньяк настоящий где-то бродит. Понимаешь?

— Понимаю, успокойся. Не понимаю только, чему ты так радуешься. Маньяк, между прочим, угрожает и тебе, и твоим близким, и мало ли еще кому, кто так или иначе связан с тобой… Мне, например. Уж если он котом не погнушался…

— Да, да, конечно, ты права, это тоже ужасно. Но все же — это не она. Понимаешь? Если бы это была Танька… Господи, я даже не представляю, что было бы, если бы это была она…

— Кстати, где она?

— Нашлась. — Виктор как-то неопределенно и небрежно даже махнул рукой, будто не он несколькими часами раньше лихорадочно тыкал пальцами в кнопки своих многочисленных телефонов. Теперь, когда Танька, как полагал он, более не представляла конкретной опасности, она снова превратилась для него в некий малозначимый и раздражающий к тому же фактор. «Нет, радуется он не потому, что Таньку минуют подозрения и прочие связанные с ними проблемы, а потому лишь, что он теперь свободен от их решения. Он свободен! И это самое главное в его жизни», — подумала Ванда, без особого тепла во взгляде взирая на бывшего мужа, суетливо притопывающего босыми ножками, что случалось с ним в минуты сильного волнения, посреди коридора и зябко кутающегося в старый махровый халат, из которого он явно и по всем параметрам вырос. — Нашла себе каких-то сумасшедших клиентов, которые у нее консультируются! Тоже мне — психоаналитик! — Подгорный пришел в себя настолько, что даже рассмеялся коротким мелким смехом и снова махнул рукой, как бы призывая Ванду окончательно оставить эту тему.

— Танька консультирует? — искренне удивилась Ванда, но Подгорный был уже одержим другой идеей и не желал более ничего слышать о Таньке.

Сознание его цепко схватило сказанное Вандой о маньяке и опасности, которую он представляет для всех, включая его самого, и теперь лихорадочно работало, раскручивая эту информацию. Справедливости ради следует отмстить, что Виктор Подгорный никогда не был стратегом, но то, что он отличный тактик, было бесспорно.

— Слушай, вот что. Давай-ка в темпе одевайся, приводи себя в порядок и поедем со мной, — решительно скомандовал Виктор.

— Куда еще?

— Так, в одно место. Короче, мы решили собраться сами, ну мы — хозяева всех контор, которым принадлежит башня, и перетереть это дело, так сказать, в узком кругу. Вот ты нам все свои соображения и поведаешь: Тебе ведь уже есть что сказать, да? По глазам вижу, что есть.

— Может, и есть. Но никуда я с тобой не поеду. У меня и так по твоей милости два дня из жизни вылетели полностью. Так что разбирайтесь со своим маньяком сами. У вас аналитики, службы безопасности, у вас связи, деньги — вот и действуйте. А мне выспаться надо, а потом — работать.

— Слушай, ты ведь сама сказала, что завтра он может выбрать тебя, потому что ты моя бывшая жена, потому что эту ночь я провел у тебя, к примеру. А вдруг он следит? Ну хорошо, допустим, не ты и не я, а еще одна пятилетняя девочка или мальчик. Ты что, будешь спать спокойно, зная, что наши аналитики — дырка от бублика?

— Так зачем вы их держите?

— Для престижу. Модно, понимаешь? Ну, принято в нашем кругу: если собака — то ротвейлер или там доберман какой-нибудь; если машина — то… ну, про машины ты и сама знаешь; если любовница — то топ- модель или певичка из популярных, а если начальник службы безопасности — то непременно генерал или на крайний случай полковник гэбэшный или грушный. Начальников главков союзного еще КГБ — тех прошлые олигархи расхватали, но от тех и вовсе проку, по-моему, никакого: давно в маразме. Мы добирали уже остатки — так, их заместителей, начальников отделов, — сама видела, что за персоны. Слушай, ну что мы время теряем, там стрелка забита уже через сорок минут, а ты еще полчаса как минимум перышки будешь чистить, я же тебя знаю.