Ящик Пандоры

Незнанский Фридрих Евсеевич

— Но идет необратимый процесс развития общества. Молодежь, не привыкшая к страху, не допустит, не может допустить такого возврата! Поверьте и мне на слово: мы, номенклатурщики, тоже разделились на две враждующие армии. Одни за неосталинизм, но другие за демократию... Хлебнувший лагеря не забывает его всю жизнь...

Ника споткнулась на последней фразе, посмотрела на Шахова.

— Неудачная фраза для перевода? Скажу так: в нашей стране редко можно встретить семью, где бы не было репрессированных в годы сталинского террора. Я уверен, что наши дети и внуки не будут знать таких времен... Я опять что-то не так сказал, богиня?

— Ой, что вы! Это я так...— сказала Ника, но беспокойство — что там дома? — овладело

ею еще сильнее. Даже не беспокойство, а предчувствие чего-то непоправимого. Она переводила дальше, почти не вдумываясь в смысл слов, благо беседа потеряла официальность: англичанин жаловался на свою пятнадцатилетнюю внучку, которая мечтает стать балериной, но не хочет учиться ни в Лондоне, ни в Париже — подавай ей только Москву, знаменитую балетную школу Большого театра, и Шахов обещал уладить это дело, использовать все свои министерские и партийные связи, чем, кажется, весьма расположил к себе англичанина...

* * *

— Спасибо, Ника, что выручили меня перед этим немцем. Я не учел, что слово «компьютер» звучит на всех языках одинаково. Но моего скудного немецкого хватило на то, чтобы понять перевод... Я вижу, вас что-то тревожит, или вы всегда такая грустная?

Они были одни на палубе, иностранные гости смотрели советский мюзикл в концертном зале теплохода.

— Да, то есть нет, не всегда.

Конечно, тревожит, хотела она сказать, если человек находит в чужой квартире труп своего знакомого и теперь она с мальчиком должна скрываться от убийц, потому что стала невольным свидетелем преступления. Но вместо этого она рассказывает этому совершенно чужому человеку, занимающему такой большой пост, историю, которую рассказывать было совершенно не обязательно: и о своем разводе с Алёшей, и о том, что ей приходится работать дома, потому что Кешу не с кем оставить, и ей совсем не годится вот так уезжать — уплывать! — на целый день, и вообще ей такая работа не подходит, а в садик она мальчика отдавать не хочет, потому садики у нас ужасающие. Она спохватывается, но поздно, потому что Шахов вынимает из нагрудного кармана блокнот и что-то записывает, потом говорит не принимающим возражений тоном:

— Ваш сын может посещать детсад для детей работников Центрального Комитета в те дни, когда вы работаете для меня. Это не так уж часто. И в любое другое время, безусловно, тоже.

Ника растерянно оправдывается за свою нескладность, но Шахов ведет ее в каюту, где они беседовали с англичанином, и там, оказывается, есть телефон, потому что это не прогулочный речной трамвайчик, на котором они с Кешкой иногда совершают путешествия от Филей до Парка Культуры и обратно, а правительственная яхта, и она слышит в трубке Кешкин рев по поводу утонувшей в пруду утки и думает: какое счастье, когда все в порядке с твоим маленьким.

15

В грязновском кабинете все утро не смолкал телефон, подчиненные то и дело докладывали о проделанной работе. Местный розыск по оперативному делу означает: установка личности по компьютерной картотеке МУРа, работа с размноженным фотороботом по отделам и отделениям, а также контакты со спецмилицией, то есть с отделами ОРУД-ГАИ, транспортной и воздушной милицией. Это и работа с участковыми, оперативниками, дружинниками на опорных пунктах, проверка заявлений о пропавших гражданах, а главное — встречи с агентами московского уголовного розыска. Именно этой рутинной работой и занимался вторые сутки отдел, возглавляемый майором Грязновым. Оперативники с синтетическим портретом Била, изготовленным на базе рисунков художника Жоры, излазили не один московский двор, побывали не в одной гостинице, прочесали все вокзалы и аэропорты Москвы.

Местный розыск не дал результатов: Бил не был известен в преступном мире столицы. Грязнов переключил телефон на автоматический ответчик и отправился к подполковнику Погорелову. Старый друг и собутыльник пошел в гору, возглавлял теперь секретариат начальника ГУВД Москвы, работка была как раз для него: ленив был необыкновенно, но головд работала лучше любого компьютера. Теперь погореловский талант раскрылся на все сто процентов: руководить ведь не значит много работать самому. Он был в курсе всего, что происходило как в управлении, так и за его пределами.

— Славка, давай откроем бюро частного сыска,— встретил он Грязнова неожиданным предложением,— хочешь работаешь, хочешь нет.

— Давай,— согласился Грязнов,— только сначала объясни ситуацию с «антикварным делом».

— Старик, кругом давиловка, на нас давит начальство, а мы — на народ,— невесело объяснил Погорелое то ли ситуацию с «антикварным делом», то ли причину своего интереса к частному предпринимательству.

— Земля горит под ногами, Валентин.

Лицо подполковника тут же утратило тоскливое выражение.

— Да это все из-за дурацкого закона о собственности, налогообложении, кооперации. Не поймешь, где кончается работа фининспектора и где начинается борьба с нетрудовыми доходами. А генерал-лейтенант При-луков, начальник столичного управления госбезопасности, имеет дурную привычку смотреть в окно.

— Валя, Валёк...

— Не, не годишься для частного детектива. Там -мозги знаешь, как должны работать? Раз-два, а денежка — кап-кап. Антикварный магазин «Самородок», а их у нас раз, два и обчелся, находится как раз через дорогу от московского управления КГБ. Генерал-лейтенанта Прилукова ежедневная толпа прямо под окнами кабинета чем-то очень привлекала. А ЦК КПСС тем временем давит: где, мать вашу так, дела об организованной преступности? Тогда у генерала возникла нестандартная идея. Чекисты, подключив УБХСС и МУР, ринулись на борьбу с теми, кто отбирает у КПСС, у этой партии начальников, часть их капитала, а значит и кусочек власти. Но в основном-то, Слава, это никакие не спекулянты, а честные коллекционеры, причем, естественно, преклонного возраста. Людей допрашивали по многу часов, сажали в камеру с рецидивистами, не давали лекарств, истязали, одним словом — умело выколачивали признательные показания. По секрету, Слава, скажу: сейчас они это дело закругляют по-тихому, потому что натрепались и в газетах, и по телевизору, а на самом деле и чекисты, и милиция руки хорошо нагрели: при изъятии не включали в опись очень даже дорогие вещички и через тех же спекулянтов от магазина «Самородок» их сбывали.

— Тебе такая фамилия — Бобовский — известна? Капитан госбезопасности.

— Не, Славка, не знаю. Вот ваш Ромка Гончаренко особенно усердствовал. Его подключили в бригаду комитетчиков потому, что некоторые из изъятых предметов были украдены из московских и ленинградских музеев, в частности из музея Новодевичьего монастыря.

— По Матвеевскому у них чего проходило, не слышал?

— Что-то не припомню... А ты пойди к Васе Монахову, он тебе подробности лучше меня выложит. Он, кстати, мечтает в твой отдел из гончаренковского перебраться, говорит, что хочет заниматься убийствами, а не кражами.

— Почему ж я об этом ничего не знаю, Валя?

— Во-первых, Гончаренку боится, во-вторых — стесняется напрашиваться, он парень скромный. Это мы с ним так, по душам разговорились. Ты уж меня не выдавай.

Грязнов заглянул в кабинет Романовой, но там было полно начальства и незнакомого люда. Спор шел о том, кому МУР должен присягать на верность: ставленнику Пуго генералу Мырикову или профессору из академии милиции Комиссарову; его выдвигал на этот пост мэр Москвы Гавриил Попов.

Грязнов поспешно прикрыл дверь, примчался к себе и набрал номер приватного телефона начальницы.