Ящик Пандоры
Шрифт:
Он подошел к дивану и взял в руки раскрытую книжку, полистал ее.
«Кто царской власти рад? О, благо лживое, Как много зла таит твой лик приманчивый! Всегда под ветром горы поднебесные, Всегда утесы, море разделившие, Валов удары терпят и в безбурный день,— Так пред фортуной власть царей беспомощна».Он закрыл книжку.
— Что скажете, Владимир Николаевич?
— Убедительно. Кто это сочинил? Не догадался…
— Это Луций Анней Сенека, его трагедия «Эдип».
— Сенека Младший, философ и поэт, — вспомнил Ткаченко, — автор трактата «О милосердии», в трех книгах, которые он посвятил императору Нерону, своему воспитаннику. К сожалению, с Сенекой-драматургом я не знаком, не добрался до его трагедий.
— А я, знаете ли, на старости лет пристрастился к древним римлянам и грекам, — несколько смущенно сказал капитан. — Перечитываю Гомера и Вергилия, Петрония и Эсхила, пробую осилить Платона и Аристотеля, особенно меня привлекает философия киников — Антисфен, основатель школы, легендарный Диоген Синопский и его ученики — Кратет, Гиппархия, Метрокл, Онесикрит. Я уж подумывал: не заняться ли мне древнегреческим и латинским, да побоялся, что в пароходстве засмеют. Спятил, скажут, капитан Устинов.
— И напрасно, — горячо возразил Владимир. — Лично я всячески приветствую ваше увлечение, Валентин Васильевич. И по-хорошему завидую… Владею тремя европейскими языками, английский знаю, как заверяют специалисты, на оксфордском уровне, но вот древнегреческий или латинский… К этому не преуспел. А надо бы… Но и времени недостает, и… Опасаюсь, что в нашей фирме меня тоже не поймут.
Они посмотрели друг на друга и расхохотались.
— Ну, — сказал Устинов, взглянув на часы, — хорошо… Делу время — потехе час. Или — ест модус ин ребус — во всем должна быть мера, как говорили древние римляне. Сейчас я приглашу сюда старпома и представлю ему пожарного ревизора из Москвы. Не думаю, чтобы Арсений Васильевич был в восторге, но куда ему деться?
Каюту «инспектору» отвели на одной из пассажирских палуб, в первом классе, идея капитана, «будете поближе к подопечным, а к экипажу у вас путь не заказан». Разобрав немудреный багаж, Владимир Ткаченко заглянул в зеркало над умывальником и потрогал щеки, они кололись, вспомнил: брился он вчера утром.
Когда водил по лицу электрической бритвой, подумал: «А сей механизм опасен в пожарном отношении? Чем он лучше кипятильника? Гм, ты начинаешь входить в роль, Ткаченко…»
Захотелось выпить чашечку кофе. Можно было бы пойти в бар, но Владимир решил навестить сначала Алису, она ведь даже не знает, что судьба свела их вместе на этом корабле.
«У нее и кофием разживусь, — решил Ткаченко. — При пожарном инспекторе можно и запретный прибор включить…»
Но в каюте Алисы не было. Владимир отправился в читальный зал. Он был почти пуст, если не считать сухопарой дамы, она рассеянно листала журнал «Нью-Йорк тайм мэгэзин», а в углу, за столиком библиотекаря сидела незнакомая майору молоденькая девушка.
— Уот ду ю вонт? — старательно произнося альвиолярные звуки, спросила его она.
— Что я хочу? — переспросил, усмехнувшись, Владимир. — Алису Петровну увидеть…
— Ой, — сказала девушка, — а я вас за американца приняла.
— Похож? — спросил Ткаченко.
— Теперь уже нет, когда на русском языке заговорили… А так — просто вылитый иностранец. А вы кто будете?
— Страшный я человек, — сообщил Ткаченко. — Кащей, людоед и Синяя Борода. Так где Алиса Петровна?
— Вам мало семи зарезанных жен? — самую малость кокетничая, спросила девушка.
— Вы родом из Одессы, — уверенно сказал Владимир.
— Как вы угадали?
— Только там на вопрос отвечают вопросом.
— Верно. А Алиса Петровна на экскурсии, иностранцев в Ливадию повезла. Вот-вот вернется. Меня попросила посидеть в читальном зале: вдруг кто-нибудь почитать захочет. А тут весь день никого не было, если не считать вон той старой карги. И чего сидит? Лучше б на берег подалась.
— А меня зовут Лена, — сообщила она.
— Хорошее имя, — отозвался Ткаченко. — Владимир Николаевич… Только не надо так неуважительно о старом человеке. И потом — какая она карга?! Скорее — дама приятная во всех отношениях.
— Благодарю вас, молодой человек, — проговорила на довольно чистом русском языке, но с заметным иностранным оттенком, «старая карга», поднимаясь из-за стола с журналом в руке. — Конечно, я уже не так молода, как вы, мисс Лена, у меня есть внучка, ваша ровесница и тезка, но «каргой» меня никто не называл. Впрочем, я вот уже полвека почти не общаюсь с русскими людьми, с того дня, когда умерла моя мама, Лидия Стефановна Потоцкая.
Щеки Лены пылали. Она в крайнем смущении опустила голову.
— Простите меня… Я не хотела…
— Верю, — добродушно проговорила дама. — Вы попросту интуитивно хотели подчеркнуть перед этим бравым парнем, которого приняли за моего соотечественника, свою молодость. Это так понятно, Лена. А вот меня зовут Екатерина Ивановна. Отца, правда звали Джоном, но по-русски: Иван… Миссис Томсон.
Ткаченко назвал свое имя.
— Ду ю спик инглиш? — спросила миссис Томсон.
— Иес, мэм.
— Тогда я познакомлю вас с моим племянником Биллом и его невестой. Она, кстати говоря, тоже ваша тезка, Лена.
— Спасибо, миссис Томсон, — поклонился Владимир. — Елена и у русских сейчас весьма модное имя.
И в эту минуту в читальный зал стремительно вошла Алиса.
— Ты здесь? — спросила она. — А я с ног сбилась, разыскивая тебя. Здравствуй. Хау ду ю ду, миссис Томсон. Как дела, Леночка?
Уже в каюте Алисы майор спросил ее:
— Ты меня встретила так, будто знала, что я на судне.
— Конечно, знала. Мне Вася Руденко сказал. Ваш знакомый, говорит, появился. И с нами в рейс идет. Не знал, говорит, что вы дружбу с пожарником водите, Алиса Петровна. Ты, значит, выступаешь теперь в амплуа пожарника?