Ящик водки. Том 1
Шрифт:
Сталин, после того как Алоизыч его подставил, через месяц и то вышел и сказал: «Братья и сестры, мол, спасайте меня!» А Горбач не вышел и не сказал: «Спасайте!» Вот его и не спасли…
Свинаренко
Комментарий
Сейчас я тут процитирую Грачева, который в то время служил у генсека пресс-секретарем:
«…подлинный масштаб трагедии был осознан руководством страны лишь несколько дней спустя. Во-вторых, это был первый и поэтому особенно зловещий сигнал, дурное предзнаменование. Знак беды, навсегда пометивший перестройку. Система взорвалась, как мина со сложным механизмом в руках неопытного сапера.
… Чернобыль превратился в жесткую проверку обещаний перестройки, и прежде всего одного из наиболее обязывающих — обещания гласности.
Озадаченное
Горбачев молчал в течение 14 дней. И хотя на уровне практических шагов реакция руководства была вполне адекватной случившейся трагедии, ни страна, ни внешний мир не имели полной ясности о том, что в действительности произошло. Хотя из-за вселенского характера катастрофы с первого дня было понятно, что скрыть ее не удастся, чтобы признать это, Горбачеву, видимо, требовалось взять чисто психологический барьер. Тот самый, который так и не смог преодолеть Ю. Андропов (находившийся, правда, между жизнью и смертью) в дни, когда советская ПВО сбила южнокорейский пассажирский самолет. Выступив по телевидению с обращением к стране и наконец-то откровенно рассказав о том, что произошло, Горбачев сделал важное для себя открытие: «чистосердечное признание» не только смягчило последствия удара, нанесенного политическому и моральному авторитету перестройки, но и развязало руки для более решительных действий в сложившейся экстремальной ситуации.
…Облегчив душу, он с энтузиазмом убеждал членов Политбюро: «Мы действуем под контролем своего народа и всего мира. Поэтому не будем ни от чего уклоняться. Скажем откровенно о том, что произошло, — от нас ждут этого люди и у нас, и за рубежом». Пауза, взятая для размышлений над знамением Чернобыля, не прошла для него даром.
…Уже не по поводу Чернобыля, отвечая на заседании Политбюро В. Чебрикову, возражавшему против публикации повести Василя Быкова «Знак беды», бдительно усмотревшему в ней «подкоп под коллективизацию», Горбачев шумел: «Да, перекосы будут. Все уплывет в потоке, который образуется. Будет и пена, и мусор, но все это знак весны, обновления, спутники демократизации. А ее маховик надо раскручивать… Не надо бояться. Главное, народ реагирует, поднимает голову. Бить по ней, опять командовать — значит изменить демократии».
Свинаренко: Это была репетиция крушения Советского Союза. Такая генеральная репетиция в костюмах.
— Да, да! Первый прогон! Академики стрелялись, если помнишь.
Александров, президент Академии наук, в отставку ушел… После, как водится, награждение непричастных и наказание невиновных.
— А сколько сперли денег тогда под это дело? Скажи мне как ученый-экономист.
— Механизм воровства средств в Совке мне не понятен. Ну, как можно было тогда всерьез красть? Ведь не было тогда офшора у чиновников. Ну, спиздил кто-то на дачу, на новую модель «Жигулей»… Усушка, утруска, пересортица… Помнишь, в «Бесприданнице» был эпизод? Там появился человек, он сорил деньгами, а потом пришли полицейские, сказали, что он из кассы украл, и забрали его…
Комментарий
А.Н. Островский. «Бесприданница». Действие первое, явление второе.
«…Вожеватов. Да, смешно даже. У ней иногда слезинки на глазах, видно, поплакать задумала, а маменька улыбаться велит. Потом вдруг появился этот кассир. Вот бросал деньгами-то, так и засыпал Хариту Игнатьевну. Отбил всех, да недолго покуражился: у нее в доме его и арестовали. Скандалище здоровый! (Смеется.) С месяц Огудаловым никуда глаз показать было нельзя…»
Свинаренко: Радиация как политический образ, дешевый такой.
— Да ну, при чем тут радиация? Ты не пробовал палочку дрожжей бросить в нужник? Говна раз в десять больше становится. Можно уже не удобрять. Это не ядерный взрыв был, а говно. Из всех щелей поперло. Совок уже смердил на весь мир.
— И был
— Да? Съезд?
— Как приятно, что можно это все забыть: съезды всякие, разную прочую херню… Изыди, сатана! Так опять съезд. И опять приехал секретарь обкома, и опять созвал журналистов.
— А, точно — 28-й съезд. Там коммунисты за демократию, Руцкой…
— Не помню. Так приехал, значит, секретарь. Мы ждем — ну, что скажет?! А он сказал, что им там объяснили: критика должна быть, но обязательно — конструктивная. В общем, все оставалось, как было.
— Да их переделать невозможно! Горбачев, даже если б он захотел что-то изменить, не смог бы никогда. Никогда! Этих «с мест» невозможно было заставить работать по-другому! Их только бабками можно взять! Бывших первых секретарей, которые нынче губернаторы, как в коммерческое русло повернули? За счет бабок! А то им что говорили: закрыть распределители, отобрать машины, куда-то баллотироваться… Думает: ты, мол, изберись председателем облсовета, тогда мы тебя и первым секретарем назначим. Было, было! А тот: «На хера мне такое? Я по трупам лез, товарищей предавал, кагэбэшникам барабанил — для чего? Для того чтоб я, моя жена, мои дети отоваривались в закрытом распределителе, жрали хорошую ветчину и балыковую колбасу»…
— …вредную для здоровья.
— Вредную. Кушали хорошую «Посольскую» водку. Получали заячьи шубки без очереди. А ты, сука, хочешь, чтоб я еще шел на выборы. К тем товарищам, которых я продавал. Так нельзя правила игры менять! И еще он бы мог добавить: обращаю твое внимание, Михал Сергеич, что сам ты избираться всенародно не готов. Ты хочешь, чтоб тебя специально подобранные депутаты избрали, на съезде, а уж никак не всенародно!
— Ну да, Горбачев нарушил важное правило ведения переговоров. Когда у человека что-то хочешь забрать…
— …взамен ему предложи что-то другое.
— А Горбач им не предложил ничего. И в этом была слабая сторона его как бизнесмена.
— Коммунисты всегда страдали от отсутствия этой сбалансированной позиции. Они говорили — ты отдай, а потом, может быть, если останешься живой, нам надо посоветоваться… А если не отдашь, мы гарантируем, что тогда ты живой точно не останешься. Товарищ Сталин, он же с этими партийными кадрами не церемонился.
— Да… То есть у человека были только запреты: бухать, блядовать, разводиться, иметь хорошую дачу — ничего нельзя. А теперь еще и в обкомовский магазин не ездить… А на хера ж тогда? Что ж можно?
— А я тебе отвечу. Можно — казенную дачу, пока ты занимаешь эту должность! И кухарку свою е…ть, пока ты начальник! А когда ты перестанешь им быть, то и кухарочка тебе сделает ручкой… Пока ты крупный начальник, тебе можно за границу ездить, и — о чудо! — даже в капстраны. И поэтому ты должен за свою должность держаться до тех пор, пока у тебя сердце бьется. И делать то, что тебе говорят, не рассуждая. Потому что без этой должности ты известно чего кусок, понял? А потеряешь должность, так дачу тебе позволено будет иметь только на шести сотках. И без зимнего отопления и без бани, — ты ж не какой-нибудь директор промтоварной базы.
— Помню, была версия, отчего именно шесть соток: якобы вычислили, что с такого клочка семья в нашем климате точно не прокормится и потому не сможет плюнуть на государство.
— Вот и неправда! Оказалось, что может прокормиться! На шести сотках некоторые российские дачники обеспечивают урожайность, которой могли бы позавидовать голландцы, французы и немцы! По картофелю, по овощам, по ягодам…
— Да, была советская статистика—в так называемых личных подсобных хозяйствах производилась треть картошки и половина всего мяса в стране. Я это отчетливо помню, как бывший журналист-аграрий. Да… А функционерам выдавали разные приятные вещи не в собственность, а типа напрокат. Этот институт был моден при советах — лыжи напрокат, телевизоры, палатки, мебель… А этим — дачи давали и машины.
— Лизинг.
— Этот бизнес сейчас возрождается, судя по рекламе! В этом, может, и есть смысл — снял себе дачу, и ладно, зато не надо ремонтировать и все такое прочее… А книги тогда какие ты читал?
— В 86-м? Я перечитывал Герцена, «Былое и думы». Интересная книга!
— Гм… Я ее последний раз брал в руки в 81-м, когда в Польше были разборки с «Солидарностью».
— Там впервые в официальной литературе, рекомендованной для чтения, я прочитал критику Маркса, например.
— Не помню. Типа он все наврал или что?