Ящики незнакомца. Наезжающей камерой
Шрифт:
— Ты не представляешь, как я рада за тебя.
После этого мы принялись за устрицы, которые она крайне неумело открыла еще перед моим приходом. Большинство из них были осыпаны осколками раковин, во многих уже не было воды, а некоторые просто превратились в кашу.
— Татьяна, я должен тебе еще что-то рассказать. Знаешь, когда позавчера я пришел в СБЭ, меня посадили в пустой кабинет, где из мебели был только стул да стол с шестью ящиками — по три с каждой стороны.
Я рассказал о своем открытии, вытащил из кармана исписанные мною листки и прочитал ей рассказ незнакомца. Татьяну рассказ сильно увлек, и она задавала все вопросы, какие я только желал.
— Ты нашел крест, который он должен был нарисовать на столе?
— Нет.
— Носильщик — коммунист? Мне смешно. Ты не нашел ничего больше?
Тогда я показал ключ, кусок резиновой камеры и рассказал, как благодаря включенному отоплению, я смог установить с точностью до месяца, когда там был незнакомец. Зеленые глаза Татьяны сверкали от возбуждения.
— Нужно узнать, кто он, сделать что-то. Его рассказ — это призыв на помощь. Ты, кажется, не понимаешь этого.
— Я много размышлял об ответственности, которая возникает при подобном открытии. Не думай, что я хочу уклониться от нее, но, будучи убийцей, мне не очень-то улыбается идти в полицию заявлять о преступлении, которое, может быть, никто никогда и не совершал. Предположим, что этот незнакомец просто-напросто сидит под крылышком у родителей или завербовался в десантники — хорош же я буду! Прежде чем что-то раскручивать, я должен иметь основания заявить, что такой-то человек исчез; его родным и друзьям ничего о нем не известно, а я нашел его следы в СБЭ. К тому же мне повезет, если подозрения немедленно не падут на меня.
— Почему бы тебе не рассказать Лормье?
— Естественно, мне это пришло в голову, но предположим, что Эрмелен убил незнакомца. Я дам в руки Лормье оружие против его генерального директора. Что же касается правосудия, то его ожидают похороны по первому разряду, дело не выйдет за стены СБЭ.
— Как же быть? Ты же не собираешься остановиться на этом? Что ты будешь делать?
— Сегодня, когда Лормье решил вопрос со мной, как я тебе рассказывал, у меня возникла большая надежда. Мне дают доступ во все службы, включая и отдел кадров, где я смогу найти фамилию и координаты того, кто поступал в СБЭ в июне или в июле. Когда же я поразмыслил, надежда эта поубавилась. Разумеется, я просмотрю личные дела, но учитывая, что Келлер танцует под дудку Эрмелена, я почти уверен, что анкеты незнакомца не найду.
— Но у тебя все же остается его рассказ.
— Именно. Вот ты, например, встречаешься со многими людьми, ты могла бы разузнать о семействе, проживающем в Пасси: муж — крупный чиновник с моноклем (но опять-таки про монокль он мог написать нарочно), жена — большая кокетка, дочь по имени флора. Автомобиль «бьюик» с шофером.
В этот самый момент — мы как раз принялись за крылышко курицы — появилась Соня Бувийон и направилась к нам с милой улыбкой на лице. Я встал поздороваться, но Татьяна подскочила к ней и схватила за плечи:
— Что случилось? Ты не пошла ужинать к Дуне?
— Я погибла, — простонала Соня. — Да поможет Господь своей бедной рабе. Я забыла про Дуню Скуратову. Ах! Почему Адриан умер раньше меня? Будь он жив, такого бы не случилось.
— Ты и с ним такое проделывала. Ладно, хватит. Не станешь же ты есть курицу. Нет уж. Пошли!
Меньше чем через минуту мы уже были на лестнице. Соня все продолжала свой монолог.
— Когда он был жив, я бы не осмелилась забыть. И все же Адриан был со мной не так суров, как дочь. Он был воплощением собранности и порядка. Он мне говорил: у тебя юбка спереди обвисла, или: шляпа криво сидит. Правда, он хорошо знал женщин.
Татьяна с матерью вошли в кафе, чтобы позвонить по телефону, а я побежал на поиски такси. Мне пришлось дойти до площади Клиши, пока удалось поймать машину. Мы отвезли Соню на небольшую улочку недалеко от площади Терн, где жили Скуратовы. Она долго причитала, говорила, что лучше бы ей было не возвращаться, что Дуня не обидится, что в конце
— Ну да, да, мама! — воскликнула Татьяна, выведенная из себя.
Мы больше не проронили ни слова, пока ехали. Я пытался рассмотреть на лице Татьяны отражение ее мыслей. Лицо у нее стало жестким, почти злым, и я подумал, что она считает абсурдным и даже смехотворным то, что у нас с ней случилось сегодня перед ужином. Сам же я тем более сожалел о том, что поддался искушению, что был увезен теперь, что люблю ее, а потеряю даже ее дружбу. Татьяна осталась в машине и попросила проводить мать до площадки Скуратовых и убедиться, что она не уйдет оттуда, не позвонив в дверь. Я повиновался, извинившись перед Соней.
— Я об этом не подумала, — сказала она мне, когда мы поднимались, — но если б эта мысль пришла мне в голову, я бы, наверное, так и поступила. Моя бедная мать, которая, конечно же, сидит по правую руку от Бога, часто говорила нам: «Если вы забыли что-то сделать, значит, вы не хотите это делать».
Я подождал, пока она позвонит в дверь Скуратовых, и попрощался, но в этот момент дверь открылась, и я успел увидеть женщину старше нее. Они обнялись со словами «Дорогая моя!»
В машине Татьяна сообщила, что мы едем к Кристине де Резе. Еще когда я ходил за такси, она ей позвонила. Резе жила одна на улице Спонтини и сейчас ожидала нас.
— Резе богат и работает в МИДе ради удовольствия, а возможно, потому, что это выглядит солидно. Во всяком случае от него можно многое узнать.
Открыла нам Кристина — красивая, ростом почти как Татьяна, но другого рисунка, — более тонкая, более неопределенная, не с такими четкими линиями. Лицо ее было гладкое и замкнутое. Нас представили друг другу. Кристина протянула мне руку после небольшой паузы, не то чтобы она колебалась, но как будто минуту подумала, и жест ее не был естественным. Татьяна сняла серое пальто с кроличьим воротником, которое все еще оставалось для нее проблемой. Женщины обменялись сведениями о своем весе, что вызвало необходимость во взаимном ощупывании бедер, талии, груди. В этот момент в холл вышел граф де Резе — мужчина лет сорока с тонкими руками и чертами лица, умными, чуть косящими глазами, одетый очень элегантно и, как мне показалось, с нарочитым отставанием от моды. Он тепло пожал мою руку и так же тепло произнес несколько слов приветствия. Наверняка он был счастлив и гордился тем, что принимает у себя в гостях убийцу. Думаю даже, что он немного любовался собой. Мы перешли в небольшую, уютную, хотя и шикарно обставленную гостиную. Больше всего меня поразило, что на стенах не было ничего, а висел на четырех кнопках лишь штриховой рисунок, подписанный Этьеном Дюпоном. Гораздо позднее я понял, что если б он принадлежал крупному художнику, то кнопки уже выглядели бы чем-то искусственным, чуть ли не свидетельством плохого вкуса. Стоит ли говорить, что в богато убранной гостиной какого-нибудь буржуа такой же рисунок, прикрепленный к стене с такой же показной небрежностью, был бы лишен всякого смысла. Для того, чтобы учитывать все эти нюансы, необходимо соединение богатства и высокого культурного уровня.
— Вы наверняка сочтете меня безумной, — начала Татьяна. — К несчастью, то, что я вам расскажу, только утвердит вас в этом мнении. Мы с Мартеном имеем основания думать, что один юноша, которого мы не знаем — нам неизвестно даже его имя, — исчез при подозрительных обстоятельствах. Единственные сведения, которые у нас есть, чтобы установить его личность, таковы: это скорее всего хулиган, лет около семнадцати. Отец — высокопоставленный чиновник, носит монокль (это может быть не обязательно монокль, а что-то подобное). Мать — большая снобка, вертихвостка, имела много любовников. Есть также дочь двенадцати лет по имени флора. И последнее: у отца замок в Бургундии, что не мешало семейству выезжать в Сен-Тропе, где они снимали чердаки за баснословную цену. Да, забыла, отец ездит на «бьюике» с шофером.