Ящики незнакомца. Наезжающей камерой

Эме Марсель

— Уйдем отсюда, — предложил Малинье. — Пропустим по рюмочке. Ну и встреча! Вот потеха, представляешь, сегодня в обед мы с женой говорили о тебе. Я рассказывал ей, как ты отчитал офицера из интендантства на вокзале в Амьене.

Удовольствие от встречи с другом и одновременно свидетелем дорогого его сердцу прошлого вызвало у Малинье потоки красноречия. Он начал перебирать воспоминания, пересыпая свою речь устаревшим арго, оставшимся в его манере говорить от прошлой военной жизни. Шовье не удавалось настроиться с ним на один лад. Вместо целого эпоса, оставшегося в памяти Малинье, в своей он находил лишь бледные картинки, которые за это и любил. Уже выйдя с Елисейских полей,

он заметил, что с ними рядом идет кто-то третий. Это был человек лет сорока, молчаливый, с хмурым лицом, слушавший их с недоброжелательной сдержанностью. Их друг другу не представили, но Шовье понял, что это коллега Малинье, с которым он вместе работал в страховой компании «Счастливая звезда».

Втроем они зашли в маленькое кафе на улице Понтье. У стойки пили два камердинера в полосатых жилетах из гостиницы. Когда Малинье вошел, их взгляды уперлись в его большой трехцветный значок, и они без стеснения обменялись издевательскими усмешками. Он подошел к ним вплотную и сказал гнусавым голосом:

— Кажется, вас смущает мой значок? Если у вас чешутся задницы, я могу их почесать сапогом.

Один из мужчин решил пойти на мировую. Он сухо обрубил:

— Свободен.

Камердинеры, незаметно пожав плечами, продолжали пить молча. Малинье и его друзья перешли в соседний зал. Шовье был шокирован поведением товарища, но позавидовал отсутствию иронии, строгой осмысленности жизни и верности себе самому, которые, по всей видимости, стояли за таким демонстративным поведением.

— Ну? — спросил Малинье. — Так что же ты дела все это время?

Шовье кратко изложил свои мытарства и заявил, что сейчас работает в Булони в одном заводоуправлении.

— И сколько тебе платят? — спросил Малинье с совершенно невинной бестактностью, считая этот вопрос естественным.

Шовье смутился. Он не решался внести холодок в их отношения, назвав слишком значительную цифру. Несмотря на все свое недовольство, он уже открыл рот, чтобы солгать, и ответил:

— Восемнадцать тысяч.

Это было очень приблизительное его месячное жалованье. У товарища Малинье, до этого молчавшего, в глазах промелькнул огонек зависти и подозрительности, и он уточнил:

— В год?

— Нет, в месяц.

Малинье был очевидно потрясен, и взглянул на бывшего однополчанина с какой-то нерешительностью. Это открытие напомнило ему их последнюю встречу в Сирии. Шовье тогда годом раньше потерял отца и отказался от своей части наследства. Когда по случайному стечению обстоятельств это получило огласку, на Малинье такое презрение к деньгам произвело большое впечатление. Сегодня, когда Шовье с комфортом устроился в жизни, он не казался столь необыкновенным и стал более далеким.

— А вообще, что ты думаешь о происходящем?

— Мне ситуация не очень-то понятна, — ответил Шовье уклончиво. — Честно говоря, я в этом мало смыслю.

— А по-моему, тут все понятно, — сказал Малинье. — Не вижу, что тебя смущает. Ясно, что с их дерьмовым Народным фронтом они везде разведут бардак и пустят нас по миру.

Его товарищ желчно усмехнулся и заметил, бросая недружелюбный взгляд на Шовье:

— Не переживай. Все по миру не пойдут. Пойди спроси у крупных акционеров «Счастливой звезды», что они об этом думают. Они себе спокойненько дожидаются этой самой девальвации. Тогда в кассу компании во-от такие миллионы упадут. Он снова быстро взглянул на Шовье и добавил: — Если они и финансировали свой Народный фронт, то не только они одни.

Точный смысл такой реплики вначале ускользнул от Малинье. Он уловил только тон, явно оскорбительный для заправит «Счастливой звезды». Его узкий лоб сморщился в усиленном

размышлении, а взгляд устремился внутрь собственного «Я», нащупывая знакомые зоны, где обычным порядком противостояли друг другу два непримиримых образа: с одной стороны гнусный революционный сброд с чудовищными аппетитами, а с другой — высокий символ порядка, безопасности, родины — правление «Счастливой звезды».

— Извините, — сказал товарищ, — но я побегу. Пора идти с женой ругаться. А то она потребует с меня гонорар за присутствие на заседаниях.

Протягивая руку Шовье, он издал неуместный смешок, грязный и одновременно агрессивный, будто желая его им запачкать. Малинье почти не обратил внимания на его уход и продолжал пережевывать свое. Он рассеянно взялся за свой стакан и тут же оттолкнул его, как неприятную мысль.

— Нет, и все тут. Я уже шесть лет работаю в «Счастливой звезде». Со мной всегда обращались достойно. Я никогда не видел в конторе никакого беспорядка. Мне приходилось встречаться с высоким начальством. В прошлом году я как-то очутился лицом к лицу с председателем Правления. Мсье Лонглие, слышал ты о таком? У него физиономия честного человека, достаточно только взглянуть. И умеет себя вести с подчиненными. И другие тоже. Нельзя же все валить в одну кучу. Самому себе доверять перестанешь. Как по мне, то страховая компания — тот же полк. Если все идет хорошо, значит, командование хорошее. Ну что, старина, скажешь, я не прав?

Шовье согласился без особого воодушевления, и Малинье, не совсем удовлетворенный, заговорил о другом. Но подспудно в его голове продолжалась реакция распада, и озабоченное лицо с глубокими морщинами выдавало его метания и колебания. Он чувствовал, как зашаталось в его уме целое здание, наивно и примитивно спланированное, на котором он в свое время водрузил трехцветный флаг. Он невольно вновь вернулся к злобе дня и вздохнул:

— Во всяком случае их Народный фронт — это мерзость.

Но сам он знал, что для него вопрос состоит не в этом. Шовье, глядя на его смятение, пожалел его. Зная, что сомнение может привести друга только к отчаянию, он, скрепя сердце, стал его воодушевлять.

— Изнанки вещей никто никогда не знает, и нет ничего опаснее, чем обсасывать предположения. Мудрый человек доверяет тому, что видит. Только что на Елисейских полях одни пели «Марсельезу», а другие — «Интернационал», и, слушая их, ты отлично знал, чью сторону тебе принять. Что тебе еще надо?

— И правда, — сказал Малинье, казалось, сраженный силой этого довода. — По сути, мне этого достаточно.

— Конечно, — одобрил Шовье ласковым голосом больничной сиделки безо всякой иронии. — Тебе этого абсолютно достаточно.

Лицо Малинье смягчилось. Он по-детски улыбнулся и подхватил, как эхо:

— Абсолютно. И потом, знаешь, если дело запахнет порохом, у меня все при себе: мой табельный револьвер, винтовка и даже маузер. И патроны есть. Когда надо будет выйти на улицу, я не буду мешкать. Ты же меня знаешь.

— Что за мысли! — запротестовал Шовье. — В кого тебе стрелять?

— Да в революционеров же! Они хоть и не робкого десятка, так ведь и я тоже.

У Шовье это заявление вызвало улыбку, но показалось в чем-то похожим на запоздалую концепцию революции. Старый товарищ производил впечатление статиста из мелодрамы, полагающего все свои надежды на возобновление «Нельской башни» или «Женевьевы Брабантской», которое вдохнет в театр новую жизнь. Он подумал о тысячах ветеранов, в том же расположении духа ожидающих своего выхода на сцену и нимало не сомневающихся, что предатель, которому они подадут реплику, должен вести себя в соответствии со старым сценарием.