Ясень и яблоня. Книга 1: Ярость ночи
Шрифт:
Но прежде всего в глаза бросалась сама фрия Эрхина, одетая в яркий алый шелк и похожая на язык пламени. На груди ее сияло тяжелое золотое ожерелье, руки до самого плеча были унизаны браслетами, голову украшал золотой обруч с маленькой золотой же головкой вепря.
Едва глянув ей в лицо, Торвард внутренне вздрогнул от неожиданности: его поразили ее молодость и красота. Почему-то ему казалось, что столь высокопоставленная женщина должна быть уже старухой. Увидев свежее лицо девушки лет двадцати, он подумал, что она, как видно, не имеет возраста и остается вечно юной, как сама Богиня, – и это показалось ему истинным чудом, тем самым, ради которого он плыл чуть ли не на край земли и проходил эти длинные очистительные обряды.
На Торварда пристально смотрели ясные, полные гордого блеска голубые глаза. Лицо у нее было округлое, с высоким лбом и яркими губами, и каждая черта в нем дышала юной здоровой свежестью. Волосы, густыми волнами падавшие ей на колени, имели удивительный оттенок, рыжеватый и даже скорее розоватый, словно их окрасили лучи зари. Фрия Эрхина сидела чуть небрежно, опершись одной рукой о подлокотник трона и подпирая подбородок пальцами, на которых сверкали золотые перстни удивительной тонкой работы – из тех легендарных сокровищ, совершенство которых недоступно слабым человеческим глазам и предназначено для всеведающего взора божества. Во всем ее облике было столько блеска, столько гордого достоинства и притом непринужденности, что Торвард на миг онемел, а потом подумал о том, о чем ему сейчас думать не следовало. Обряд благословения нового конунга по сути является заключением священного брака между Конунгом и Властью, которую воплощает верховная жрица Аблах-Брега. Подробностей непосвященные, к которым относились и наследники конунгов, не знали, и Торварда вдруг одолело настойчивое любопытство: сколько в этом обряде будет условного и сколько настоящего? Хотелось бы, чтобы побольше последнего. Торвард сын Торбранда робостью не страдал: любое восхищение рождало в нем желание более тесного знакомства, и ему уже хотелось подойти к этой живой богине поближе. Все прочее для него исчезло: казалось, что в этом большом и шумном покое они с ней только вдвоем.
Эрхина, в свою очередь, с высоты трона рассматривала нового конунга фьяллей. Смуглая кожа, черные волосы и темные глаза гостя поначалу неприятно поразили ее: на острове Туаль смуглыми и черноволосыми были только чужеземные рабы да еще злые духи. Но, приглядевшись, она изменила свое мнение. Высокий, с широкими плечами, где под красной шелковой рубахой с нарядной золотой вышивкой четко прорисовывались мощные мускулы, с блестящим поясом, крепко обвившим стройный стан, с длинными ногами, где даже на кожаных ремешках блестели маленькие золотые пряжки, Торвард выглядел не слишком юным и не слишком старым – он был как молодой бог, выходящий на свои первые битвы. Кривой белый шрам на правой щеке, шедший от угла рта до самой челюсти и хорошо заметный на смуглой обветренной коже, украшал его в глазах туалов, для которых достоинство воина измерялось количеством полученных ран. И лицо его, открытое, умное, полное нескрываемого изумления и восторга перед ней, вдруг так понравилось Эрхине, что она улыбнулась ему с высоты. Блестящие карие глаза смотрели на нее из-под густых черных бровей с таким пристальным вниманием и восторгом, что от новизны и приятности этого впечатления у нее сильно забилось сердце. Его присутствие вдруг взволновало ее, наполнило ожиданием чего-то особенно яркого и радостного, далеко превосходящего все ее честолюбивые ожидания.
– Приветствую тебя на священной земле острова Туаль, Торвард сын Торбранда, в его сердце, на священном холме Аблах-Брег, – сказала она, с удовольствием вслушиваясь в свой звучный и ясный голос. – Благополучен ли был твой путь?
– Приветствую тебя, фрия Эрхина, прекрасное лицо Аблах-Брега, – ответил Торвард, и его голос, низкий и немного хрипловатый от волнения, задел какую-то тонкую струнку в сердце хозяйки, отчего все происходящее показалось ей еще величественнее и прекраснее. – Каков бы ни был мой путь, его трудности не покажутся чрезмерными ради счастья видеть тебя.
И предписанные обычаем слова прозвучали совершенно искренне, что редко бывает при таких торжественных обрядах.
Вслед за тем фьялли выложили подарки, тоже предписанные обычаем: медвежьи шкуры, бочонки с медом, серебряные блюда и кубки. Десяток свиней, которых, конечно, не пригонишь к подножию трона, заранее были отправлены в хлев на задний двор. (И, как отмечал Эйнар, удостоились чести быть принятыми на вершине холма гораздо раньше, чем их благородные дарители.)
В этот день был устроен пир, на котором мясом тех самых свиней угощались гости и хозяева. На очаг поставили огромный серебряный котел на бронзовых ножках, вокруг которого развели жаркий огонь. Котел для священных пиров был так древен, что еще сам Эохайд Оллатир, должно быть, пировал вокруг него со своими сыновьями, провожая их за море на поиски новых земель. Чеканный узор на его боках изображал древних богов, благословляющих этот пир и получающих свою долю жертв. На вечный пир пришла Великая Богиня в окружении вепрей, собак и грифонов, Один-Оллатир с колесом и молотом, знаком грома и молнии, рогатый бог в окружении оленей, которого здесь называли Фер Кайле, то есть Лесной человек. Здесь же оказался и бог мертвых, погружающий фигурки убитых воинов в огромный волшебный котел и достающий их оттуда ожившими. Воины, строем удалявшиеся от него, несли на головах такие же круглые шлемы с фигурками вепрей, как и у нынешних воинов Эрхины, и воскресение их для новых битв приветствовали звуки таких же длинных труб с мордами вепря, как и те, что встречали фьяллей во дворе…
Даль времен исчезала: каждый из нынешних гостей Дома Четырех Копий чувствовал себя сыном того юного, растущего и расцветающего мира, у которого еще все впереди, в котором еще так много неосвоенных земель и непобежденных чудовищ, где только закладываются образцы доблести и славы для сотни последующих поколений. Живое человеческое время кончалось возле этого котла: он был как источник жизни, из которого вытекает неизменное Вечное Время. Цепь поколений сжималась, сворачиваясь вокруг его серебряных боков, и каждый из новых конунгов снова становился тем юным сыном, которого провожает в далекий и славный поход сам Эохайд Оллатир, бог мертвых и отец всех живых.
– Хотелось бы мне занять тебя беседой, Торвард сын Торбранда, чтобы время ожидания не показалось тебе чересчур долгим, – начала фрия Эрхина, когда гости расселись за столами. – Поговорим же с тобой о том, что и всем этим людям покажется занятным и поучительным.
– Охотно я поговорю с тобой о том, что покажется занятным и поучительным, – ответил Торвард, знавший, что имеется в виду. – О чем тебе хотелось бы меня спросить?
От суеты и шума, от пышности и блеска, а еще больше от красоты Эрхины он повеселел и уже не чувствовал смущения. Теперь все обрядовые условности просто казались ему глупостями, на которые жаль тратить время. Да неужели бы он без подсказок не нашел, чем развлечь такую красавицу? Опомнившись от первого изумления, Торвард разглядел, что хозяйка на несколько лет моложе его самого, а ее пышная грудь, тонкая талия, длинные ноги и белые ухоженные руки поворачивали его мысли во вполне определенном, привычном направлении. Не отдавая себе в том отчета, он всем существом настроился на то, что его троюродная сестра йомфру Инга-Ульвина называла «ухлестывание». Положение Эрхины вынуждало его соблюдать внешнюю благопристойность, но смысл происходящего от этого не менялся. Вся пышность этого приема предназначалась для него; ради него собрались гости, ради него ревели медные трубы-вепри, и даже сама Богиня приняла тот облик, который был ему наиболее приятен. В блеске глаз Эрхины, в ярком румянце щек, в цветении пухлых губ Торвард видел ту же готовность к любви, то же притяжение горячей молодой крови, которое наполняло его самого. На этот счет он никогда не ошибался и легко угадывал женщин, которые охотно пойдут ему навстречу. Это был его день, и даже на Богиню он смотрел взглядом мужчины.
В повседневной жизни Торвард никогда не сидел так ровно и прямо, не избегал лишних движений и не выражался так возвышенно и правильно, тщательно следя за своей речью, дабы ненароком не оскорбить слух Богини словечком из дружинного обихода. Сейчас это было необходимо, но он чувствовал себя как в оковах, томился, жаждал, чтобы это поскорее кончилось, – но не хотел окончания пира, который уведет его от Эрхины. Повстречай он такую красавицу с волосами цвета зари где-нибудь на пиру в Винденэсе или в Островном Проливе – он уже давно подошел бы к ней поближе, сел бы поудобнее и поговорил бы о том, что позабавило бы их обоих. Но здесь приходилось считаться с местными порядками и вести беседу, как скучную, так и необходимую.
– Хотелось бы мне спросить: что говорят мудрые люди Фьялленланда о том, откуда появились на небе солнце и луна? – с привычной невозмутимостью вопрошала Эрхина.
Глядя на нее, Торвард про себя дивился, как хорошо она умеет придавать важность разговору о том, что всем давно известно. Лучше бы она его спросила, как он этим летом сходил на Эриу – вот там занятного случилось сколько угодно!
– Когда был я мал, мудрые люди учили меня: жил один человек, и звали его Мундильфари, – мужественно скрывая тоску, завел Торвард. – У него было двое детей, столь светлых и прекрасных ликом, что дочь свою он назвал Солнцем, а сына – Месяцем…
Беседа продолжалась: каждый конунг, желающий получить благословение богов, сначала должен доказать, что знает этих богов и тот мир, который они устроили. Особой премудрости в этом нет: все дети знатных родов учатся этому еще до того, как получат меч. Солнце и месяц, ход звезд и течение ветров, палаты богов и сокровища, которыми они владеют, – все это было давно затвержено, и Торвард отвечал, почти не думая, а только глядя на Эрхину, любуясь ее лицом и вслушиваясь в звук ее голоса. Эрхина встретила его взгляд, в котором отражалось многое, но не мысли о первых великанах из Бездны, – и вдруг смутилась, по лицу ее прошла легкая тень, она запнулась и не сразу вспомнила свой следующий вопрос.