Зеленое небо, лиловое облако,Осенние сумерки, гул и прохлада.Особая ясность, отчетливость обликаШоссе, перелеска, высотки у МКАДа.Такое же небо в конце навигацииЯ видел у края полярного края:Из памяти всплыло, пришло повидаться ли,В спокойной надежде меня укрепляя?Я помню зеленое небо Анадыря,Над гладкими водами с пятнами масла,Такое пустое, такое громадное,Без слов говорящее: ясно, всё ясно.Последнее судно уходит из гавани,И чайки за ним устремляются свитой.Над их голосами корявыми, ржавымиСгущается ночь синевой ледовитой.Мне снятся хрущевок цветистые ящикиИ школьник, живущий в хрущевке у бухты,Спокойно смотрящий вослед уходящемуБез всякого «ах ты», без всякого «ух ты».Я сам этот школьник, возросший в Анадыре,Смотрящий в окно отрешенно и немо,Не знающий всяких «а можно?», «а надо ли?»,А знающий это зеленое небо.Стою в полутьме, выключатель не дергаю,И
молча смотрю – не без сладкой щекотки —На город, вплывающий в долгую, долгую,Для многих последнюю зиму Чукотки.Другого величия нам не обломится,Но сладко – взамен паникерства и пьянства —Смотреть на стеклянную трубку барометра,Без слов говорящего: ясно. Всё ясно.
Новая одиссея
Пока Астреев сын Борей мотал меня среди зыбей,Прислуга делалась грубей, жена седела.Пока носился я по морю под названьем Эге-гей —Итака тоже сложа руки не сидела.Богов безжалостных коря, мы обрывали якоря,В сознанье путались моря, заря рдела,Дичают земли без царей, и, помолясь у алтарей,Она отправилась ко мне, а я к ней.Теперь мужайся и терпи, мой край,сорвавшийся с цепи,Мой остров, каменный и малогабаритный.Циклоп грозил тебе вдогон,швырял обломки листригон,Проплыл ты чудом между Сциллой и Харибдой,Мой лук согнули чужаки, мой луг скосили мужики.Служанки предали, и сын забыл вид мой,Потом, накушавшись мурен,решил поднять страну с колен,Потом, наслушавшись сирен, попал в плен.Когда окончится война, нельзя вернуться ни хрена.Жена и дочка вместо книг читают карту,И мать взамен веретена берет штурвал – удивлена.Не знаю, как там Менелай попал на Спарту,Не знаю, как насчет Микен, —ведь мы не видимся ни с кем, —Но мир, избавившись от схем, готов к старту.Под Троей сбились времена: стационарная странаИ даже верная жена идет на.И вот нас носит по волне: то я к тебе, то ты ко мне,Невольник дембеля и труженица тыла;Твердела твердь, смердела смерть,не прекращалась круговерть,А нас по-прежнему друг к другу не прибило.Вот дым над отчею трубой, и море выглядит с тобойОбрывком ткани голубой с куском мыла, —И, проплутавши десять лет,ты вовсе смылишься на нет,А там и след сотрется твой, и мой след.В погожий полдень иногда, когда спокойная водаНам не препятствует сближаться вдвое-втрое,Я вижу домик и стада, мне очень хочется туда,Но что мне делать, господа, при новом строе?Седой, не нужный никому, в неузнаваемом дому,Я б позавидовал тому, кто пал в Трое.И нас разносит, как во сне, чтоб растворить в голубизне.Кричу: ты помнишь обо мне? Кричит: да.
Обратный отсчет
До чего я люблю это чувство перед рывком:В голове совершенный ревком,Ужас ревет ревком,Сострадания нет ни в ком,Слова ничего не значат и сбились под языкомВ ком.До чего я люблю эту ненависть, срывающуюся на визг,Ежедневный набор, повторяющийся,как запиленный диск,В одном глазу у меня дракон, в другом василиск,Вся моя жизнь похожа на проигранный вдрызгИск.До чего я люблю это чувство, что более никогда —Ни строки, ни слова, ни вылета из гнезда,И вообще, как сказал один, «не стоит труда».Да.Ночь, улица, фонарь, аптека,бессмысленный и тусклый свет.Надежды, смысла, человека,искусства, Бога, звезд, планет —Нет.Однажды приходит чувство, что вот и оно —Дно.Но!Йес.В одно прекрасное утро идет обратный процесс.То,Которое в воздухе разлито,Заставляет меня выбегать на улицу, распахивая пальто.Ку!Школьница улыбается старику.Господь посылает одну хромающую строку.Прелестная всадница оборачивается на скаку.С нейНеобъяснимое делается ясней,Ненавистное делается грустней,Дэвида Линча сменяет Уолт Дисней,Является муза, и мы сплетаемся всё тесней.Ох!Раздается сто раз описанный вдох.Пускает корни летевший в стену горох,На этот раз пронесло, ступай, говорит Молох,У ног в нетерпенье кружит волшебный клубок,В обратном порядке являются звезды, планеты, Бог.А если я больше не выйду из ада,То так мне и надо.
Газета жизнь
Из Крыма едешь на машине сквозь ночь глухую напролом меж деревнями небольшими меж Курском, скажем, и Орлом, – сигает баба под колеса, белесо смотрит из платка: «Сынок поранился, Алеша, езжай, сынок, спаси сынка»; прикинешь – ладно, путь недолог, еще подох– нет человек; свернешь с дороги на проселок, а там четырнадцатый век: ни огонька, забор, канава, налево надпись «Горобец», «Большое Крысово» направо, прикинь, братан, вопще пипец, дорогой пару раз засели, но добрались; «Сынок-то где?» – «Сынок у доме», входишь в сени – фигак! – и сразу по балде. Не пикнешь, да и кто услышит? Соседей нет, деревня мрет. На занавеске лебедь вышит. Все думал, как умрешь, а вот. Я чуял, что нарвусь на это, гналось буквально по пятам, кому сестра – а мне газета, газета жизнь, прикинь, братан.
Сынок-дебил в саду зароет, одежду спрячет брат-урод, мамаша-сука кровь замоет, машину дядя заберет, умелец, вышедший сиделец, с прозрачной трубкою в свище; никто не спросит, где владелец, – прикинь, братан, пипец вопще, приедет следователь с Курска, проверит дом, обшарит сад, накормят грязно и невкусно и самогоном угостят, он различить бы мог у входа замытый наскоро потек, но мельком глянет на урода, сынка с газетою «Зятек», жигуль, который хитрый дядя уже заделал под бутан, – да и отступится не глядя, вопще пипец, прикинь, братан, кого искать? Должно быть, скрылся. Тут ступишь шаг – помину нет. Он закрывает дело, крыса, и так проходит десять лет.
Но как-то выплывет по ходу: найдут жигуль по волшебству, предъявят пьяному уроду, он выдаст брата и сестру, газета жизнь напишет очерк кровавый, как заведено, разроют сад, отыщут прочих, нас там окажется полно, а в человеке и законе пройдет сюжет «Забытый грех», ведущий там на черном фоне предскажет, что накажут всех, и сам же сядет за растрату бюджетных средств каких-то там, и поделом ему, кастрату, ведь так трындел, пипец, братан, ведь так выделывался люто про это Крысово село, а сел, и это почему-то, прикинь, обиднее всего.
Русский шансон
Я выйду заспанный, с рассветом пасмурным,С небес сочащимся на ваш Бермудск,Закину за спину котомку с паспортом,И обернусь к тебе, и не вернусь.Ты выйдешь вслед за мной под сумрак каплющий,Белея матово, как блик на дне,И, кофту старую набросив на плечи,Лицо измятое подставишь мне.Твой брат в Германии, твой муж в колонии,Отец в агонии за той стеной,И это все с тобой в такой гармонии,Что я б не выдумал тебя иной.Тянуть бессмысленно, да и действительно —Не всем простительно сходить с ума:Ни навестить тебя, ни увести тебя,А оставаться тут – прикинь сама.Любовь? Господь с тобой. Любовь не выживет.Какое show must? Не двадцать лет!Нас ночь окутала, как будто ближе нет,А дальше что у нас? А дальше нет.Ни обещаньица, ни до свиданьица,Но вдоль по улице, где стынет взвесь,Твой взгляд измученный за мной потянетсяИ охранит меня, пока я здесь.Сквозь тьму бесстрастную пойду на станциюПо мокрым улицам в один этаж —Давясь пространствами, я столько странствую,А эта станция одна и та ж.Что Суходрищево, что ГоленищевоБезмолвным «ишь чего!» проводит в путьС убого-слезною улыбкой нищего,Всегда готового ножом пырнуть.В сырых кустах она, в стальных мостах она,В родных местах она растворена,И если вдруг тебе нужна метафораВсей моей жизни, то вот она:Заборы, станции, шансоны, жалобы,Тупыми жалами язвящий дождь,Земля, которая сама сбежала бы,Да деться некуда – повсюду то ж.А ты среди нее – свечою белою.Два слезных омута глядят мне вслед.Они хранят меня, а я что делаю?Они спасут меня, а я их нет.
«В полосе от возраста Тома Сойера…»
В полосе от возраста Тома СойераДо вступленья в бракЯ успел заметить, что все устроено,Но не понял – как.Примеряя нишу Аники-воинаИ сердясь на чернь,Я отчасти понял, как все устроено,Но не знал – зачем.К тридцати годам на губах оскомина.Разогнав гарем,Я догнал, зачем это все устроено,Но не понял – кем.До чего обычна моя история!Самому смешно.Наконец я знаю, кем все устроено,Но не знаю – что.Чуть завижу то, что сочту структурою, —Отвлечется взглядНа зеленый берег, на тучу хмурую,На Нескучный сад.Оценить как должно науку чиннуюИ красу системМне мешал зазор меж любой причиною —И вот этим всем.Да и что причина? В дошкольном детстве я,Говоря честней,Оценил чрезмерность любого следствияПо сравненью с ней.Наплясавшись вдоволь, как в песне Коэна,Перейдя черту,Я не стану думать, как все устроено,А припомню туПанораму, что ни к чему не сводится,Но блестит, —И она, как рыцарю Богородица,Мне простит.
Диптих
1. Блаженство
Блаженство – вот: окно июньским днем,И листья в нем, и тени листьев в нем,И на стене горячий, хоть обжечься,Лежит прямоугольник световойС бесшумно суетящейся листвой,И это знак и первый слой блаженства.Быть должен интерьер для двух персон,И две персоны в нем, и полусон:Все можно, и минуты как бы каплют,А рядом листья в желтой полосе,Где каждый вроде мечется – а всеЛикуют или хвалят, как-то так вот.Быть должен двор, и мяч, и шум игры,И кроткий, долгий час, когда дворыЕще шумны, и скверы многолюдны:Нам слышно все на третьем этаже,Но апогеи пройдены уже.Я думаю, четыре пополудни.А в это сложно входит третий слой,Не свой, сосредоточенный и злой,Без имени, без мужества и женства —Закат, распад, сгущение теней,И смерть, и все, что может быть за ней,Но это не последний слой блаженства.А вслед за ним, невинна и грязна,Полуразмыта, вне добра и зла,Тиха, как нарисованное пламя,Себя дает последней угадатьВ тончайшем рвановесье благодать,Но это уж совсем на заднем плане.
2. Депрессия
Депрессия – это отсутствие связи.За окнами поезда снега – как грязи,И грязи – как снега зимой.В соседнем купе отходняк у буржуев.Из радиоточки сипит Расторгуев,Что скоро вернется домой.Куда он вернется? Сюда, вероятно.По белому фону разбросаны пятна,Проехали станцию Чернь,Деревни, деревья, дровяник, дворняга,Дорога, двуроги, дерюга, деляга —И всё непонятно зачем.О как мне легко в состоянии этомРифмуется! Быть современным поэтомИ, значит, смотреть свысока,Как поезд ползет по долинам лоскутным,Не чувствуя связи меж пунктом и пунктом,Змеясь, как струна без колка.Когда-то все было исполнено смысла —Теперь же она безнадежно повисла,И, словно с веревки белье,Все эти дворняги, деляги, дерюги,Угорцы на севере, горцы на юге —Бессильно скатились с нее.Когда-то и я, уязвимый рассказчик,Имел над собою незримый образчикИ слышал небесное «Чу!»,Чуть слышно звучащее чуждо и чудно,И я ему вторил, и было мне трудно,А нынче – пиши не хочу.И я не хочу и в свое оправданьеЛовлю с облегченьем черты увяданья,Приметы последних примет:То справа ударит, то слева проколет.Я смерти боялся, но это проходит,А мне-то казалось, что нет.Пора уходить, отвергая подачки,Вставая с колен, становясь на карачки,В потешные строясь полки,От этой угрюмой, тупой раздолбайки,Умеющей только затягивать гайки, —К тому, кто подтянет колки.
