Ясновидящая
Шрифт:
Хоуп подружилась с Тори за год до того лета. И почти с самого начала знакомства они стали неразлучны. Больше близнецами, чем мы с Хоуп.
Уже только за это одно я невзлюбила Викторию Боден. Я насмехалась над Тори при каждом удобном случае, я делала вид, что не вижу ее в упор. Я притворялась. На самом деле я зорко следила за ней и за Хоуп. Я тщательно выискивала малейшую трещинку в их отношениях, чтобы расширить ее и разрушить их дружбу.
В день смерти Хоуп они играли вдвоем у нас дома, так как Хоуп было строжайше запрещено бывать у Тори. Она, конечно, бывала тайком, но большую часть времени они проводили в «Прекрасных грезах» или на болоте.
Мама ничего о болоте не знала.
Перед ужином Хоуп играла одна на террасе в шашки. Я наказала ее, не согласившись играть вместе. Но это не испортило ей удовольствия, и я отправилась к себе в комнату и никуда не выходила, пока не позвали ужинать. Есть я не хотела и все еще злилась на Хоуп. И теперь сама себя наказала за это, устроив скандал из-за зеленого горошка, потом нагрубила матери, и меня выгнали из-за стола, велев идти к себе в комнату. Я очень не любила, когда меня вот так выгоняли, это было отлучение. Я была аутсайдером, который радуется своей независимости, а с другой стороны — яростно желает быть частью целого, в данном случае — семьи. Я пошла к себе с таким видом, словно только этого и желала. На самом деле я была вне себя от горя. Кучка зеленого горошка для них оказалась важнее дочери. Я лежала на постели и мечтала о том дне, когда совершенно освобожусь от семьи, которая во мне не нуждается. Никто мне не сможет помешать. А я буду богата, знаменита и прекрасна. Я обдумывала побег: может быть, остановиться у моей тети Рози. Это, я знала, очень уязвит чувства моей матери, так как она всегда стеснялась своей сестры, к которой в их семье когда-то относились так же, как ко мне в моей.
Но бежать мне не хотелось. Мне хотелось, чтобы меня любили, и это мое желание связывало меня по рукам и ногам.
Лайла тайком принесла мне ужин, конечно, без зеленого горошка. Она не уговаривала меня, не приласкала, но одним этим маленьким актом уважения к моим вкусам словно погладила меня по головке. Да благословит ее господь, она всегда была рядом, твердая как скала и горячая сердцем, словно пирожок с пылу с жару.
Я поела, потому что это она принесла еду. И еще по той причине, что, будучи тоже непокорного нрава, она втайне сочувствовала моему бунту. А потом я лежала одна в темноте и воображала, как мама расчесывает Хоуп волосы, как всегда, после ванны. По правде говоря, она бы и мои расчесывала, но я ни минуты не могла спокойно усидеть на месте. Я знала, что потом Хоуп пойдет к папе пожелать ему спокойной ночи. Но, делая то, что от нее ожидали, она все время будет обдумывать свой тайный план. Свой тайный акт неповиновения.
Я слышала, как она прошла по коридору и задержалась у моей комнаты. Хотела бы я тогда вскочить с постели и заставить ее войти и побыть со мной. Все могло бы тогда сложиться по-другому. Она бы рассказала мне о своих планах, и я бы могла пойти с ней назло маме. Она бы не была одна.
Но я лежала, застывшая в своем мрачном упрямстве, и услышала, как она уходит прочь.
Я не знала, что она покинула дом. Ведь я могла выглянуть в окно и увидеть ее. Вместо этого я дулась и злилась. А потом заснула. Когда я спала, она умерла. Я не почувствовала ничего, когда порвалась нить, та связь, которая, как говорят, всегда существует между близнецами. Я не чувствовала ни ее страха, ни ее боли. Я спала, как обычно спят дети, глубоким, беззаботным сном, в то время как делившая со мной утробу матери и рожденная одновременно со мной погибла в одиночестве.
Это Тори почувствовала разрыв связи, боль и страх. Я тогда в это не поверила, не хотела поверить. Хоуп была моей сестрой, а не ее, как она смела утверждать, будто чувствовала
Я верила в это, несмотря на то, что увидела ее на следующее утро. Она шла, хромая, по аллее рано утром. Она шла как старуха, словно каждый шаг ей стоил неимоверных усилий. Дверь открыл Кейд, но я прокралась на цыпочках к лестнице и все видела. Лицо Тори было бледным, как у привидения. А глаза казались огромными.
Она сказала: «Хоуп в беде. Нужна помощь».
Я юркнула к себе, а Кейд пошел в комнату Хоуп. А затем все завертелось очень быстро. Кейд сбежал вниз, громко позвал папу. Мама присоединилась к ним. Все говорили одновременно, не обращая внимания на меня. Мама схватила Тори за плечи, стала трясти ее и кричать на нее. А Тори стояла тихо-тихо.
Папа оттащил маму от Тори и велел ей сразу же позвонить в полицию. И стал расспрашивать Тори дрожащим голосом. Она рассказала ему об их планах и как она не могла прийти, потому что упала и больно ушиблась. Но Хоуп пошла, и кто-то ее выследил. Все это Тори говорила тусклым, бесцветным голосом, как взрослая. И не сводила с папы глаз. Она сказала, что может отвести его к Хоуп.
Позднее я узнала, что именно так она и сделала, отвела папу и Кейда, а за ними следовала полиция, к болоту, к Хоуп.
После этого жизнь стала совсем другая для всех нас».
Фэйф захлопнула блокнот и откинулась на спинку скамьи. Птицы щебетали, в воздухе стоял густой запах влажной земли и цветов. Мраморная статуя, вечно юная, молча улыбалась.
«Как это похоже на папу, — подумала Фэйф, — прикрыть ужасающее, отталкивающее покровом красоты. Может быть, претенциозное, но — утверждение: «Хоуп жила и живет. И она принадлежит мне». Интересно, приводил ли он сюда свою женщину? И эта женщина, ради которой он отвернулся от семьи, слушала его воспоминания, была свидетельницей его горя? Почему же он приводил сюда ее, а не меня?»
Фэйф достала сигарету. И внезапно, к собственному удивлению, расплакалась. Она плакала о Хоуп, об отце, о себе. О тщете жизни, о тщете грез. О тщетных усилиях любви.
Тори остановилась у клумбы первоцвета. Этот островок цветов произвел на нее потрясающее впечатление, но мысленным взором она видела болото, заросшее буйной зеленью. И эти два образа никак не могли слиться воедино. Усилием воли она прогнала видение прошлого.
Перед ней стояла Хоуп, навечно заключенная в камень. А перед Хоуп сидела Фэйф и плакала.
Тори сделала над собой усилие и подошла, опустилась на скамью и стала ждать.
— Я сюда никогда не приходила, — сказала Фэйф. И, достав платок, высморкалась. — И думаю, потому, что не понимаю, ужасное это место или прекрасное.
— Нужно обладать мужеством, чтобы из этого ужасного места создать уголок покоя.
— Мужеством? — Фэйф сунула платок в сумочку, резким движением зажгла сигарету. — Ты думаешь, это было смелым поступком?
— Да. Твой отец был хорошим человеком. Он всегда был добр ко мне. Даже после… — Тори не смогла выговорить страшных слов. — Даже после он по-прежнему оставался ко мне добр. А это было нелегко.
— Он нас бросил. В эмоциональном плане — как сказали бы психотерапевты. Он бросил нас всех ради мертвой дочери.
— Не знаю, что и сказать тебе. Нам не дано с тобой знать, что это такое — потерять свое дитя.
— Я потеряла сестру.
— Я тоже, — тихо ответила Тори.
— Мне не нравятся твои слова. И не нравится, что мне они не нравятся, так как это правда.
Фэйф вздохнула и сунула руку под скамью.
— У меня тут большой кувшин с охлажденной «Маргаритой». Подходящее питье в теплый вечер.