Ят
Шрифт:
Мы шли по брёвнышку, стараясь не поскользнуться на какой-нибудь каверзе, или не зацепиться за вопрос, тоже густо обляпанный, усеянный, покрытый каверзами. Каверзы зияли слизистыми кавернами, ощетиненными острыми зубами – словно короткие разинутые пасти оплывших, раздувшихся, но продолжающих оставаться голодными разноцветных пиявок.
– Осторожно! – предупредил Гид. – Не вляпайтесь в одну из них!
– В какую именно? – успел сострить Том, балансируя на бревне.
Позже, когда мы перешли ручей и в изнеможении, изнеженно
– Что было бы, если…
– Лучше и не спрашивай, – вздохнул Гид. – Когда на неё наступаешь, она ловпается – ловит-лопается – и как будто бы исчезает. Но из каждой капли крови её холодной немедленно появляются многочисленные мелкие каверзочки – они, как язвочки, облепляют человека, и тогда…
– А защититься можно?
– Как-то да, но я не помню, – признался Гид. – Чем-то нужно воспользоваться, чтобы предотвратить соприкосновение с ними, но лучше обходить. Проще предупредить…
– Может, воспользоваться предупреждением? – попытался уточнить Том.
– Смотря какие каверзы, – начал вспоминать Гид. – Против некоторых годится ирония, даже слабый раствор подойдёт. Для других опасен здравый смысл… Но надо быть специалистом, конечно, – сдался он, – чтобы точно знать.
– Да, – согласился я, – в каждом деле прежде всего надо быть хорошим специалистом.
Мы посидели ещё немного и продолжили путь. А потом пошли по нему. Так идти оказалось намного легче, чем пробиваться сквозь заросли и буреломы заваленного леса. Хорошо, что на самом деле нам не приходилось пробиваться: берега реки лысились безлесно – безлесились.
Наверху над рекой простирались возделанные полянтации – совсем как у нас. Но что росло на здешних полянтациях?
Мы сошли с тропинки, заодно пропуская идущую навстречу бабусю, и подошли поближе к зарослям.
На длинных кустарных рядах – выполненных кустарным способом, наподобие чайных рядов кустарника, или хрустарника, очень уж они хрустели, – зрели надежды. Радужные, но пустые. И безвкусные – некоторые. Во всяком случае, те из них, которые мы попробовали.
Справа ряды хрустарника отделялись от дороги зарослями визжевики, в которой кто-то визжал.
Стоящий в хрустарнике человек – возможно, агромон, а может, приосто… приостановившийся случайный прохожий, срывал надежды, взвешивал попарно на руках, пытаясь определить, какая тяжелее, а затем клал в корзинку.
– Не хочется пустышек брать, – сознался он, когда мы остановили его вопросом, для чего он их взвешивает.
– Вы думаете, вес имеет значение? – сказал Гид.
– Всё имеет значение, а вес – особенно. Весь вес всегда имеет своё значение, – возразил прохожий.
– Если сев хороший – вес будет, – значительно сказал Том, тоном крупного специалиста.
– СЭВ-то хороший был, да толку чуть.
– Вот-вот, – произнесла
На соседних грядках зрела злость – большие чёрные острые колючие шары.
– Злость – это не злоба, – пояснил я Тому, – разные вещи.
– Я знаю, – ответил он и, вспомнив Стейнбека, спросил:
– А гроздья гнева тоже здесть есь?
– Да, – подтвердил Гид, – похожи на виноградные, но гораздо крупнее. Раза в два.
– А я думаю, – повернулся Том ко мне, – почему мы не увидели злость сразу после недовольства, помнишь, в самом начале?
– Прекрасно помню, но – почему? Почему ты так думаешь?
– Сначала появляется недовольство, потом оно перерождается в злость, потом злость – в злобу, потом – в гнев…
– Нет-нет-нет! – решительно прервал Гид. – Всё абсолютно не так! Недовольству совсем необязательно во что-то переходить, превращаться, оно может погаснуть, рассосаться – в зависимости от вида недовольства. Точно так же и со злобой, злостью, гневом… даже с ненавистью. Никогда нельзя сказать определённо, что во что перейдёт: нужно очень хорошо знать предыдущие обстоятельства, а также ныне действующие и сопутствующие.
– И как вы разбираетесь во всех переходах, сравнениях, родственных связях! – восхитился Том.
– Работа такая, – скромно ответил Гид. – А если говорить о родственных связях, то вы сами знаете несколько таких.
– Например?
– Например, «опыт – сын ошибок трудных», «повторение – мать учения», «голод – не тётка»… Можно продолжить.
– Нет, не надо. Лучше скажите-ка, Гид, что за озёра виднеются там, невдалеке?
Глава 30. Озёра печали
– Это озёра печали, – печально ответил Гид.
– Целые озёра печали? – поразился Том.
– Они так и называются: Озёра Печали, – пояснил Гид.
– Давайте сходим, – предложил Том, – недалеко ведь. Посмотрим.
Шли мы недолго, хотя не смотрели ни на часы, оставленные в гостинице (а вовсе не потому, что чувствовали себя счастливыми настолько, чтобы не замечать их), ни на солнце, которое пряталось в лёгкой дымке, тоже как бы о чём-то печалясь. Может, и дымка появлялась от испарения озёр? Круговорот печали в природе…
Мы прошлись по берегам озёр, заглядывая вглубь. Глубь озёрной глади виделась то тёмной, словно вечер, то светлой, как русые волосы. Ни одной рыбки, ни одной лягушки не заметили мы в глубинах, лишь водоросли печально колыхались, подчиняясь каким-то внутренним течениям, повинуясь собственному незримому ритму.
Растущие по берегам озёр плакучие ивы, тихонько покачиваясь, добавляли щемящий элемент печальной гармонии в окрестный пейзаж. Так среди ив мы шли, вокруг озёр, сопровождаясь тихой музыкой, шедшей с разных сторон.