Ят
Шрифт:
Его лечили усиленным спецмассажем: здоровенный санитар в ежовых рукавицах делал растирающие и поколачивающие движения. Эффект проявлялся при взгляде невооружённым глазом: ооно заметно худело.
На другой кровати находилось уязвлённое самолюбие, язвочки на котором напоминали мелкие красные цветочки бойкой лжи – не она ли его уязвила? Хорошо, что мы ничего из лжи не купили.
Этого мазали нежнейшей белоснежнейшей мазью.
Рядом беспрерывно визжало ущемлённое самолюбие.
– А почему дерево? – спросил Том. – Неужели нет более современных материалов?
– Мы применяем всё экологически чистое.
Увидели мы и обыкновенное болезненное самолюбие, к которому санитары боялись не то что притронуться, а и дышать на него. Оно так и лежало под стеклянным колпаком.
– Его совсем недавно доставили, – пояснил главврач, – мы не успели применить к нему никакого способа лечения.
– Так вы лечите не людей, а болезни? – спросил удивлённо Том, оглядывая палату.
– Да, пришлось вернуться к старой методике, – согласился врач. – Чаще проще вылечить болезнь, чем человека. Но и людей лечим. Мы смотрим, кого или что легче вылечить. Иногда человеку достаточно показать его болезнь, убедить, что болен не он, а, к примеру, его самолюбие – тогда он начинает выздоравливать сам… Кстати, рядом, через стенку, вы можете пронаблюдать подобный процесс – человек борется со своим самолюбием. Но только через перископ, пожалуйста! Никакого постороннего влияния!
Мы приникли к глазкам перископа.
Человек сражался со своим гипертрофированным самолюбием – правда, чуть меньшим того, которое мы только что увидели.
Самолюбие присосалось к нему намертво. Он пытался оторвать, отодрать его, но безуспешно: оно вновь и вновь присасывалось, будто бы под действием электростатического или магнитного поля. Издали борьба напоминала битву с осьминогом, каковой в натуре я никогда не видел, но представить мог вполне отчётливо, вследствие богатого воображения. А теперь я увидел её воочию, и при случае смогу рассказать любому желающему во всех подробностях.
– Лучше бы оно было гиператрофированным, – произнёс Том.
– Далеко не лучше, – возразил врач. – Самолюбие должен иметь каждый человек, иначе он превращается в тютю, тряпку, а то и во что-нибудь похуже.
– А что ещё нужно иметь каждому нормальному человеку?
– К вопросу обязательной комплектации мы вернёмся чуть позже, – веско заметил главный врач.
В соседней палате помещалось болезненное самомнение.
– А почему у вас всё, если болезненное, то обязательно само? – заметил Том.
– Болезни сугубо индивидуальны, – пожал плечами главврач, – толпа не болеет.
– Ксати, – обратился главврач к одному из сопровождавших, наверное, индусу, выходя из палаты, – как наша новая вакуумная установка?
– Работает норально.
– Глубокий вакуум?
– Нора – метра полтора…
– Качайте ещё!
– Господин главврач, больные бунтуют!
– То есть?
– Требуют не анестезию, а Анастасию.
– Хм…
По коридору прошли, поддерживая друг друга, хромающие правописание и чистописание.
– А почему нет левописания? – спросил Том.
– Вообще-то оно есть, но у нас его нет, – пояснил врач.
Мы прошли мимо двери с надписью «Заразительный смех».
Сквозь стеклянную дверь мы увидели, как у окна стояли и ржали, словно дикие кони, три человека. Собственно говоря, почему словно кони? – конями они и были. Стояли и ржали три диких коня. Три диких коня, три диких коня… Людьми они только прикидывались.
– А чем смех лечить? – спросил Том.
Главврач обернулся, но ничего не ответил, зато его ассистент назидательно сказал:
– Это подсобка. Им и лечим.
Перед посещением палаты «Лихорадки» главврач приказал всем надеть марлевые повязки и только после этого разрешил войти.
– Что у вас? – строго спросил он лежащего у дверей больного, сияющего, словно тщательно огранённый бриллиант.
– Я подцепил алмазную лихорадку. Позавчера меня укусил комар с особо твёрдым хоботком…
– Как идёт лечение?
– Хорошо, но мимо.
– Жалобы есть?
– Доктор, подушка слишком высокая: голова кружится. Мне бы куда-нибудь в копи, в кимберлитовые…
– Ты и сам почти как кибер, – холодно, до синевы, ответил доктор.
– А у меня золотая лихорадка! – сосед «алмазника» отсвечивал жёлтым блеском, и, когда его трясло, слышался звон монет. Но, может, то гремели кости?
– А у меня – валютная… Лютая! Лютню мне! Лютню! И валторну!
– И компот из лютиков, – добавил главврач медсестре, внимательно записывающей рекомендации и лечение.
На соседних койках лежали больные с биржевой лихорадкой, испускавшие двойное ржание; с экзаменационной, рвавшиеся менять экзему на нацию.
Следующая дверь, в которую мы скрылись, носила название «Звёздные болезни». Тут мы насмотрелись иного разнообразия: одни пациенты светились вспыхивающим звёздным светом, по телу других бродили звёзды с различным количеством лучей, третьи рисовали звёзды из глаз, четвёртые растягивали звёзды на погонах, и небезуспешно.