Ят
Шрифт:
– Что продаёте? – мой вопрос звучал настолько банально, что я даже застыдился. Но я знал, что он ответит.
– Ложь, – спокойно ответил старичок, продолжая лучезарно улыбаться. Ничто не дрогнуло в выражении лица, но задрожали тени банок на прилавке, тени от улыбки. Да и что могло дрожать в лице? Глаза не на стебельках, ничего противозаконного он не совершал. Товар как товар.
На Тома будто вылили самую большую банку воды из стоящих на прилавке.
– Что-о-о-о? – переспросил он, оглядывая новым взглядом находящийся перед ним товар. Я бы сказал: свежим взглядом.
– Ложь, – так же спокойно повторил старичок, – желаете купить? Могу рекомендовать следующие сорта…
Старичок показывал себя мастером своего дела, а за работой настоящего профессионала наблюдать всегда приятно.
– Давно этим занимаетесь? – спросил я, кивнув на прилавок, но не показывая пальцем, чтобы не обнаружить свою невоспитанность, каковой, впрочем, не имелось – не только за душой, но и в наличии. Так что зря я опасался: нельзя обнаружить то, чего нет.
– Давненько. Почитай, всю жизнь.
– А как у вас получаются… разные, – спросил Том.
– Селекционирую, скрещиваю, вывожу новые сорта. Вот ета, – старичок поправил лепестки тыльной стороной ладони, – махровая. Моя гордость: пять лет выводил.
Ложь букетилась по сортам. Большие букеты, подобранные со вкусом на помойке, хорошо отмытые, с капельками вкусовой воды, привлекали взгляд. Каждый – по-особому. Каждый букет привлекал каждый взгляд по-особому.
– Красивая, – вздохнул Том.
– Ещё бы! – подхватил старичок. – На то и ложь.
И я невольно залюбовался одним букетом.
– Нравится? – старичок перехватил мой взгляд: – Этот сорт называется «откровенная».
– А ещё какие есть? – поинтересовался я. Больше для Тома, не для себя.
– Вот «невинная», – старичок показал на нежно-розовую, – это «грубая», – лепестки точно вытесаны топором, выглядят массивными, и, казалось, звенят на ветру. – Ещё «злая», – с колючками и листья как у крапивы. – «Привычная», – пыльные серые цветочки. – «Незаметная» или «неявная», – мелкая зеленоватая травка. – «Бойкая», – беспрестанно колышущиеся красные шарики. – Есть ещё «бессмысленная», – вяло опущенные лепестки, – «беспардонная», «наглая», «ранняя», – он указывал рукой.
– А «гнусная» у вас есть? – спросил я, чтобы хоть немного прервать россказни.
Старичок показал молча. Я посмотрел, и меня передёрнуло, чуть не стошнило. Какая гнусь!
Я глянул в сторону, чтобы избавиться от впечатления «гнусной», и ещё одна, а именно «беспардонная», привлекла мой взгляд. Чего-то ей не хватало, что-то в ней выглядело не так … не то в количестве лепестков, не то пестиков, не то тычинок, не то в их форме…
Я присмотрелся… Так и есть! – в ней и в самом деле не было пардонов. Ни в ней, ни в самом её деле.
– Тут ещё вот что, – засуетился старичок, не желая терять возможных покупателей. Видя, что мы, хотя ничего и не покупаем, всё же не уходим, он схватился за букеты и принялся набирать из нескольких один. Закончив работу, протянул его нам, но что это? – вместо букета он держал в руке всего один цветок; очень большой, правда, но один.
– Вот так из множества маленьких лжей получается одна большая. Закон природы.
– А как тогда «у лжи короткие ноги»? – поинтересовался я.
– Так это же идиоматическое выражение, – пояснил старичок, и, поняв, что мы раскошеливаться не собираемся, разочарованно спросил:
– Значит, брать ничего не будете? Жаль. Есть уникальнейшие экземпляры – вот, например, «сенсационная», – и он указал на что-то пышное и расфуфыренное, торчащее в разные стороны.
– А… «статистики» у вас нет? – спросил я, вспомнив известную анекдопоговорку, грозящую стать анекдопословицей: «Есть три вида лжи: обыкновенная ложь, гнусная ложь и статистика», – и бросил последний мимолётный взгляд на «гнусную»… Бр-р-р!
– Нет, «статистики» нет, – грустно сказал старичок, – никак не удаётся вывести. И дустом опыляю, и керосином брызгаю – и всё впустую… не выводится.
– Не тот выводок… – пробормотал я.
Сбоку на прилавке лежала большая грязная тряпка – как будто кусок сетки, или же со свисающей бахромой. «Должно быть, вытирает прилавок, – подумал я, но на всякий случай решил уточнить и поинтересовался:
– Это, должно быть, инвентарь?..
– Брехня, – брезгливо скривился старичок, – сосед попросил продать. У него её… навалом.
– А правды у вас нет? – спросил я. Просто спросил, без всякой задней мысли – даже не вспомнив бесчисленных некрасовских, чернышевских и прочих «шестидесятников» девятнадцатого века, часто отправалявших своих героев «за правдой» – не то в самом деле отправлявших, не то дурака валявших. И попутно подивился регулярности повторов событий и ситуаций: в шестидесятые годы двадцатого века, как и в шестидесятые девятнадцатого, люди одинаково стремились к правде. И одинаково её не находили.
– Правды нет, – покачал он головой, – ни у меня, ни где-либо на Ярмарке… Да и в жизни, знаете ли… Исчезающий вид. Возможно, где-нибудь далеко, на горах, в лесах… на заброшенных мельницах, в пещерах… вдали от шума городского…
Мы отошли от старичка. Впрочем, к нему обратились покупатели, и он сразу потерял к нам интерес. Я заметил: Гид украдкой подобрал интерес и сунул в карман. Зачем? Значит, нужно…
Рядом с ложью находилось зло: мы не успели пройти и нескольких шагов, как наткнулись на большой прилавок, переполненный различнейшими видами зла. Над прилавком низко склонился светловолосо разлохмаченный парень, а продавец терпеливо давал ему пояснения. Но парень отмахивался от них, и те серыми брызгами летели в стороны.
Мы остановились рядом, и парень оборотился на нас:
– Не поможете ль вы мне?
– Да какие мы львы! – отозвался Том. – Кошечки разве что мальвенькие. Не поможем, так помажем – усы лапкой. Сами-то с усами?
– А что такое? – заинтересовался я, оттирая Тома. Что это на него нашло? Молчал-молчал, да как разродился!
– Да вот, выбираю, какое из двух зол меньшее. И всё не могу выбрать.
– А зачем? – глупее вопроса я придумать не мог, как ни старался. Правда, и времени не хватало.