Яванская роза
Шрифт:
Каким далеким казалось желание, высказанное мною, когда мы покидали Кобе, — прибыть как можно скорее! Теперь я говорил себе, что часы сочтены, что мне нельзя терять ни минуты, если я хотел, чтобы Флоранс стала моей, ибо пройдет ночь — и мы окажемся в огромном городе, в муравейнике, где наши пути уже не пересекутся. И эти минуты, такие драгоценные, последние минуты испытываемого мною желания ускользали, я чувствовал, одна за другой, бесплодные, бессильные.
Я возвращался к каюте метиски, снова встречал сэра Арчибальда на часах. Он смешно размахивал своим револьвером. И я
Одна из таких лихорадочных прогулок столкнула меня с Бобом. Поднимаясь по лестнице, которая вела в трюм, он покачнулся сильнее, чем это обычно происходило при нашей встрече. Тотчас я решил, что это от опьянения. Но тут же понял, что ошибся.
Лоб у Боба был перевязан платком, испачканным красными пятнами.
Даже когда порываешь с товарищем, вид его крови вызывает беспокойство. Я спросил:
— Это серьезно?
— Могло быть! — ответил Боб.
— Расскажи.
— Я прогулялся в неудачном месте, вот и все.
— Где?
— В трюме.
— Зачем?
— Дай я выпью.
Мне пришлось потерпеть, пока юнга нальет Бобу одну за другой три порции коньяка. После этого Боб сказал:
— На этой помойке с вами невесело, отнюдь! Пить? Однако есть предел, если пьешь в одиночку. Когда нечем поразвлечься, стоит попробовать заняться самообразованием. Я пошел посмотреть машины, затем трюмы. Там что-то происходило. Я залег между двумя тюками с рисом, чтобы понаблюдать, не утомляясь. Рис мягок, довольно удобно. Мне было уютно. Я уснул. Меня разбудил грохот молотков: несколько китайцев открывали ящик. Другие китайцы держали мешки, любопытные мешки… прорезиненные.
Тут я вспомнил, что видел, как эти мешки переносили в трюмы судна, но, занятый преследованием Флоранс, не обратил на это внимания.
— Эти китайцы перегружали содержимое ящиков в мешки, — продолжал Боб. — А содержимое было, молодой человек, ружья и пулеметы, разобранные на части. Вот так! — Боб удовлетворенно взглянул на меня, как математик, решивший задачу, и закончил: — Они все заодно.
— Кто? — спросил я нетерпеливо.
— Ты слишком трезв. Твои мысли направлены не в ту сторону. „Они", конечно же, — это Ван Бек и Маурициус, а также таможенники, жандармы из Кобе и старая мумия, прибывшая благословить весь этот военный хлам перед отплытием, припоминаешь?
Мне оставалось склониться перед логикой подогретого алкоголем Боба: японские власти пособничали контрабанде оружия на „Яванской розе".
Тогда я имел смутное представление о тайной игре в Китае, которая впоследствии привела к трагической развязке; но было очевидно, что наше судно представляло собой малюсенькое звено в огромной операции.
Политические комбинации, даже если они должны были встряхнуть народы, мало что говорили в то время моему воображению.
Я тронул повязку, наскоро сделанную Бобом.
— А это? — спросил я.
— Ах, это… — произнес он, — да… вспомнив старого усохшего японца и то, как мы надеялись, что он наденет наручники на Маурициуса, я начал, думаю, громко смеяться. Тогда один ящик упал мне на голову, лишь задев
— Тебе не больно?
— Нет. Я обработал рану коньяком. Я благоразумен. Никакой примеси… никакой примеси…
В это время юнга накрыл на стол. Стояло только два прибора.
— Для тебя и второго офицера, — сказал мне мальчик.
— Ван Бек и капитан слишком заняты, — заметил Боб.
— А сэр Арчибальд? — спросил я.
— Ест у себя в каюте, — пояснил маленький малаец.
— А… мисс Флоранс?
— Тоже.
— Я обедаю с коньяком, — заявил Боб. — В Шанхае Франция заплатит. — Он растянулся на двух стульях и вздохнул: — Римляне, принимавшие пищу лежа, умели жить.
Юнга принялся нас обслуживать.
Некоторое время я был занят рассказом Боба о том, что с ним случилось, но потом мысль о Флоранс вновь завладела мной. Метиска находилась здесь, в нескольких метрах, охраняемая марионеткой и деревянной панелью, непрочность которой я уже испробовал. Но сделать я ничего не мог. Если бы речь шла только о желании, я бы, разумеется, не очень-то страдал, но самолюбие, юношеское тщеславие жгли меня невыносимо. И к тому же из опыта я знал, что воспоминание об упущенной возможности станет для меня длительной и упорной пыткой.
Боб очень спокойно сказал:
— Надеюсь, ты воспользуешься их контрабандной деятельностью.
Я изумленно спросил:
— О чем ты? Чем я…
— Облегчается твоя задача относительно девицы, разве нет? — продолжал Боб тем же ровным голосом.
Мне потребовалось некоторое время для ответа. Его забота о моих интересах относительно Флоранс ужасно меня смущала. Я был слишком самолюбив и хотел попытать счастья один. Кроме того, желание Боба откупиться было ненормальным, чудовищным. Какого усилия, вероятно, стоило ему подобное сообщничество!
— Слушай, Боб, — сказал я. — Не напрягайся, и даже если…
Он прервал меня:
— Я напрягаюсь? Я? Но мне это ни к чему, что ты, старина!
Его интонация и взгляд были так искренни, что я не мог усомниться.
— Но… но… — произнес я глупо. — Теперь тебе все равно, если я пересплю с Флоранс?
— О! Женщины, — сказал он, — даже самые красивые…
Пожатие плечами, складка у рта и то, как он выпил новый стакан, дали мне понять лучше, чем какое-либо объяснение, смысл его слов. Я вспомнил, что рассказывают о действии опиума на некоторых людей и о презрении, которое они испытывают к плотскому вожделению в состоянии эйфории. У Боба состояние чрезмерного опьянения имело тот же эффект. Я с трудом понимал это: у меня алкоголь, напротив, вызывал эротическое возбуждение. Но следовало согласиться с тем, что у Боба чувства притуплялись. И отныне я знал, что он принялся пить инстинктивно, из чувства самосохранения. Раз он хотел откупиться от того, что я называл предательством, он избрал самые благоприятные условия, чтобы заплатить эту дань.