Явление народу
Шрифт:
Когда было тошно и думать уже ни о чем не хотелось, Владимир Владимирович представлял себе мысленно мать. До старости она была сама женственность. Это о ней Величавой и Нежной можно было сказать: «Мать-Земля», «Мать-Вселенная».
Марк Макарович что-то быстро писал, а потом исподлобья взглянул на вошедшего.
– Флуфайте, вам туфт звонили. – сказал он.
– Кому я… п-понадобился! – Пляноватый вместе с словами выплюнул зуб. Десна кровоточила.
– Они не предфтавились, но передафть вам профили запифочку. Вофт.
Пляноватый принял листочек. Пальцы
– Без окуляров не вижу …
– Возмифте мои.
– «Пойди и верни». – прочитал Пляноватый.
– Фто!? Фто!?
– Разве это не вами написано?
– Ну-ка дайфте-ка, дайфте фглянуфть. Я пифал беф очкоф… Быфть не мовет! Я эфто пифал!? Но ведь здефь – не по руффки! Похоже чуть-чуть на иврит (я же знаю алфавифт), но буквы какие-фто фтранные!?
– По арамейски написано. – объяснил Пляноватый.
– «По арамейфки!?» Вы фто, – полиглофт?
– «Полиглофт!» «Полиглофт!» – Пляноватый смеялся, теряя последние зубы, невольно чуть-чуть пародируя. Он уже догадался: Связующий, от которого ждал «сигнал к действию»…, был рядом с ним целый день. – Я уж думал не выдержу! Сил больше нет! Слава богу, пришел этой пытке конец! Мне осталось пойти и…
– «Вернуфьть»! – уточнил Марк Макарович. – Фто ж, велаю удафти! А я пофижу. У меня тут ефте куфтя дел.
С трудом Пляноватый доплелся до лифта. На улице чуть полегчало. Поля тополиного «снега» слегка колыхались и вьюжились. Было похоже, что все вокруг «страшно устало». «Старое небо.» – отметил он, глядя поверх тополей.
2.
Из метро он направился к длинной кирпичной стене, через арку вышел во двор почерневшего от «недобрых времен» старинного здания. За углом галереи остановился, взглянул на «ручные часы». На приборе была лишь минутная стрелка и красная точка на циферблате, к которой уже подползал ее кончик, а на экране бегущие цифры отсчитывали Вселенское Время, оставшееся у Пляноватого для «исполнения Миссии».
– Если ноженьки не подведут, – рассудил он, – то времени хватит.
На подоконнике галереи раскрыл «дипломат», извлек нечто светлое и, облачившись в него, взглянул на себя (в оконном стекле). Медицинский халат и белая шапочка несколько освежили наружность, но в целом вид оставался безрадостным, если сравнивать с тем молодцом, каким он явился в Москву этим утром.
В больницу пробрался через заднюю дверь со двора. По лестницам и коридорам шел, подчиняясь ногам, которые «знали» дорогу. Встречные люди здоровались: он им, должно быть, кого-то напоминал. Больные, слонявшиеся по коридорам в пижамах, казались слегка озабоченными и улыбались ему. Он знал, что в старости есть полоса, когда все люди начинают казаться знакомыми. И хочется со всеми здороваться… И боишься попасть впросак, здороваясь с теми, кого уже только что поприветствовал.
Он уже приближался к дверям в тупике одного коридора, когда белая створка раскрылась, и выпустила боровичка-толстячка, который, даже не поздоровавшись (так торопился), шмыгнул в последнюю дверь перед лестницей и, как мышонок, затих.
Пляноватый, ввалился в пустой кабинет. Перед ним стоял стол с настольною лампой, кресло, несколько стульев. Он видел простенок между окнами – белый и чистый. К нему Пляноватый и шел. Истекала минута.
Когда Пляноватый вышел из комнаты, мимо него из уборной проследовал в свой кабинет толстячок, который теперь не спешил и даже изволил спросить: «Извините, вы – не ко мне?»
– Уже ни к кому…
– Это как понимать?
– Ради бога, не напрягайте мозги. – сказал Пляноватый и мысленно усмехнулся. «Старость часто озорничает и ерничает: и с коня в конце жизни снимают узду».
У подъезда главного корпуса он бросил халат и шапчонку в урну и присел у стены в ожидании. Долго ждать не пришлось: у подъезда остановилась машина и… вышел ОБЪЕКТ. Он тоже был «знаковым» (вроде затравки в кристаллизации). По программе «командированный» вовсе не должен был ждать: это был его собственный «бзик». Посмотреть захотелось ОБЪЕКТУ в глаза. Для чего? Он не мог объяснить. На мгновение они встретились взглядами и… разошлись. Взгляд ОБЪЕКТА, исполненный мрачной решимости, что-то отнял у него. Этим «чем-то» был «глоток» времени, без того иссякавшего. «Часики» на руке уже встали, свое отслужив, и теперь осыпались, от «скоротечной коррозии». По мостовым, неся алого цвета знамена и транспаранты, шли колонны старушек и старичков с исступленными лицами. «Эй, товарищ! – кричали они Пляноватому. – Иди к нам! Бей картавых, буржуев и жуликов! К стенке – предателей! Даешь нашу власть!»
Он нырнул в подземелье метро. Внизу, перед входом на станцию играла на скрипке девчушка, напоминавшая птицу, чистившую коготком клюв. Она лихо пиликала что-то из Моцарта, и Пляноватый уже не сдерживал слезы, катившиеся по канавам морщин. Он плакал от счастья, что скоро его мучения кончатся. Он хотел расплатиться за удовольствие, но деньги, лежавшие в портмане, уже так постарели, что рассыпались, едва он к ним прикоснулся.
Глава шестнадцатая
Не дождавшись, Марину Васильевну стали искать. Через час, приблизительно, сын нашел ее у сосны над обрывом – безмолвную и совсем поседевшую. Она оттолкнула Владимира, встала на ноги, не отвечая, направилась к станции, только садясь в электричку, бросила сыну: «Прости… Извинись за меня…, но мне нужно домой…» Уже около дома почувствовала, что возвращаются слух, способности различать цвет и запахи. То и дело оглядывалась: казалось, что это – лишь сон, где ей видится то, что давно уже не существует.
Ночь провели на диване… вдвоем – Марина Васильевна Ковалева с девчушкой…, которой вместо души оставили в свое время только «жетон-заменитель». Обе молча глядели в пространство, без слов вопрошая: «За что?»
Во второй половине дня позвонил Ковалев.
– Ты свободна?
– В чем дело?
– Можешь сейчас поехать со мной?
– Куда?
– Понимаешь, я сговорился с одним человеком… Он обещал помочь в твоем деле.
– В моем?! – удивилась Марина Васильевна. – Он что Господь Бог?