Явление прекрасной N

Райнеш Евгения

Гордей вздрогнул от резкого пронзительного гудка. Мелко затряслась под ногами утоптанная тропинка: мимо станции, невидимой за домами, просвистел поезд.

***

Кайса твёрдо и непоколебимо знала: Гордей – лучший. Самый лучший из всех мужчин, когда-либо рождавшихся на этой земле. А, может, он был не обычным человеком, а каким-нибудь пришельцем, случайно заблудившимся в звёздных странствиях.

Пациенты говорили, что у него лёгкая рука. Такая… Как будто в его пальцах таилась магия. Наверное, если бы Гордей захотел, он мог бы лечить рукоположением. Только сам ни в

какую магию не верил. Абсолютный адепт традиционной медицины.

Лёгкая рука и тяжёлый взгляд. Мог посмотреть так, что кожа начинала пылать словно от ожога. За эти годы, кажется, и живого места не осталось от его взглядов. Вся Кайса – и внутри и снаружи – отмечена Гордеем.

Ей исполнилось пятнадцать, когда случились все три самых судьбоносных события в её жизни: они с мамой переехали из Мурмаши к отчиму в Яругу, сменили фамилию Ниеминен на Васнецовых, и Кайса влюбилась в Лёшку Гордеева. С первого взгляда и навсегда.

Сливались в большое пятно лица новых одноклассников, руки мелко дрожали, а ладошки стали мокрыми от волнения. Кайса и сама не понимала, почему она вдруг ударилась в панику. Это была обычная школа, типовая, как две капли воды похожая на школу в Мурмаши. Просторный светлый холл с окнами в пол, гардеробная за резными решётками, вытянутые в линию двери кабинетов. Малыши – в правом крыле, старшеклассники – в левом. Учительская и директорская так же находились в закутке первого этажа, а кабинеты химии и географии – на третьем. И даже техничка, сидевшая за столом у гардеробной, выглядела точь-в точь как в её старой школе: длинная, худая, сама похожая на швабру. В тёмно-синем халате.

Кайса и не волновалась сначала, просто удивилась, как школы оказались похожи. И только когда завуч распахнула дверь кабинета, на девочку опрокинулся гул голосов и запах множества юных тел, Кайсу начало бить дрожью. Перед глазами плясали бледные пятна.

– Тихо! – зычно крикнула заведующая.

У такой миниатюрной женщины оказался очень даже командирский голос. В учительской она разговаривала с приятными перекатами, журчала, словно ручей по камешкам. Наверное, берегла силы.

Класс в одно мгновение стих. Только какая-то пичуга за окном, обрадованная внезапно образовавшейся тишиной, что-то громко чирикнула, но, устыдившись, тут же замолкла и она.

Громом прозвучало:

– Дети, это Кайса Васнецова. Она будет учиться в вашем классе.

Кайса втянула голову в плечи. Её имя с ещё непривычной фамилией просвистело так пронзительно, что заныли зубы.

«Дети» – с красноречивыми вторичными половыми признаками, обтянутыми блузками, и пробивающейся щетиной – разглядывали сжавшуюся Кайсу.

– Это имя или кличка? – нарушил тишину ленивый голос с дальней парты.

И все обрадованно задвигались, словно этот противный голос, который Кайса сразу возненавидела, расколдовал замершее царство.

– Ну, нет, Наталья Андреевна, вы можете подумать, я издеваюсь, но и в самом деле не понимаю, что за фигня? Как зовут новенькую? Вася? Девушка Вася? Или – Кися? Пися?

Мама хотела вместе с фамилией сменить ей и имя – на Киру или Кристину, но Кайса заупрямилась, и только теперь поняла, почему это было необходимо. Послышались приглушённые смешки – завуча всё-таки побаивались.

– Кайса, – тихо сказала Кайса.

И зачем-то добавила:

– Абрикос без косточки. Так переводится.

Прочувствовала в этот момент, какая она бледная и невзрачная. С прямыми, словно выцветшими волосами, прозрачными глазами неопределённого цвета, всё ещё детской фигурой.

– Курага? – из слившихся в одно пятно лиц вырвался грубый то ли девичий, то ли мальчуковый голос.

Класс не мог сдержать смеха. Нелепая Кайса. Абрикос без косточки.

– Заткнитесь, – послышался чей-то негромкий басок.

И смех стих.

Кайса подняла глаза. Нет, первым, кого она увидела, был не Гордей. Её взгляд сразу упёрся в Ниру. Потому что Ниру Эльман никому и никогда нельзя не заметить. Без вариантов.

«Золотая Фея ночи», – промелькнуло у Кайсы в голове.

Девушка сидела чётко в центре. На среднем ряду за третьей партой. Сказочная и нереальная в этом пропахшем потными телами классе. Точёный овал лица. Огромные чёрные глаза, щедро обведённые тёмным карандашом. Серебряные тени, мерцающие на глубоких веках. Помада, сочащаяся соком спелой вишни, капризно изогнутые губы. Отливающие золотом локоны – чистый нежный шафран без малейшего намёка на перекись. Даже за школьной партой она напоминала гибкую пантеру, всегда готовую к прыжку. Чёрную пантеру, исходящую золотым сиянием.

Она не веселилась вместе со всеми и не сочувствовала Кайсе. Просто разглядывала. Как шмеля, нечаянно влетевшего в открытое окно и бьющегося в потолок. Глупого и совершенно неопасного.

– Кайса приехала к нам с самой границы Финляндии, – торопливо пояснила Наталья Андреевна, понимая, что пора вмешаться. – Будьте гостеприимны, пожалуйста. Сибирь всегда славилась открытым и щедрым сердцем.

«Зачем она так говорит, зачем?», – у Кайсы опять всё сжалось внутри от пафоса, который облепил её сейчас с ног до головы.

Покрытый слоем пафоса абрикос без косточки.

В глубине глаз «феи ночи» она прочитала снисходительную насмешку.

– Будет сделано, Наталья Андреевна, – всё тот же басок. – Щедро откроем сердце и позаботимся.

– Ты уж позаботься, Лёша, – каким-то совсем дружеским тоном сказала завуч. – Я на тебя, Гордеев, надеюсь.

Загипнотизированная Кайса наконец-то оторвала взгляд от чёрных глаз под серебряным мерцанием, схватилась за хрипловатый, уверенный голос, словно тонущий за проплывающий мимо спасательный круг. Вытащила себя, следуя за ним, из золотой тьмы. И вот только тогда она увидела Гордея.

И тут же влюбилась. Сразу и на всю жизнь.

Он сам подошёл после уроков. Кайса замешкалась, делала вид, что потеряла какую-то нужную вещь. Не хотела выходить в гудящей толпе, рискуя столкнуться с кем-то, кто заорёт: «Курага!»

Всё, что ей оставалось: дождаться, пока они разбредутся со школьного двора, и, проскочив на стадион, нырнуть в дырку в заборе. Тогда она окажется прямо у дома.

Дырку в кустах у забора накануне показал отчим. Вид у него при этом был хитро-доверительный.