Яйцо глака. Антология

Саймак Клиффорд Дональд

— Я об этом не подумал.

— А ты преследовал меня до самого фиорда, только чтобы расстроить меня сказкой о курице и ее яйце? Я ожидал, что ты выложишь козырную карту. И не удивлюсь, если ты намерен пришибить меня, как только мы останемся в одиночестве в тех диких местах.

— Я за тобой следил? Я тебя преследовал? Но ведь я тебе уже сказал, что ты скоро увидишь, как из твоего яйца вылупится обычный цыпленок. Ничего похожего на глака.

— Гарольд, — торжественно произнес Нагль. — Хотел

бы я найти на этом свете такого же верного и преданного друга, какого нашел Хикхоф в твоем лице.

Подпрыгивая в облаках, Кларетта несла нас над снежными ледниками в царство вечной зимы, к айсбергам и торосам.

Мы с Наглем замолкли. Мучаясь родовыми схватками, я размышлял, не мог ли Хикхоф быть причастным к моей беременности? Может быть, именно сейчас там, в небесах, Хикхоф тоже мучается от родовых схваток? Что есть глак для него? Сын? Дочь? Некий трансцендентальный продукт постоянной интеллектуальной беременности моего друга?

Ле Гранф распевал неприличные песни об оленях карибу и белых зайцах. Его песни помогали скоротать полет.

— Ну и ветерок на земле, — сообщил пилот. — Посмотрите вниз. Ничего не видно.

Кларетта снизилась, и Ле Гранф принялся искать место для посадки.

Наконец он зашел слева от заснеженного, затянутого метелью поселка.

Мы с Наглем схватились за свой багаж.

Мы испытывали стыд и раскаяние.

— Нагль, — произнес я. — Мне тебя жалко. Вскоре ты завязнешь в снегу по самые уши и обнаружишь, что у тебя в руках желтый пушистый цыпленок. Только и всего. Ей-богу, не стоило ради него лететь почти до северного полюса.

— Право же, Гарольд, ты в самом деле не оставил мысли пришибить меня?

— Я не намерен прибегать к насилию. Насилие уже свершилось.

Наконец Ле Гранф отыскал ровное местечко на поляне в тайге и мастерски посадил Кларетту.

Мы договорились, что он будет нас ждать.

Яйцо Нагля готово было треснуть и дать жизнь цыпленку.

Нам обоим оставалось быть беременными не более нескольких минут.

Оказавшись на морозе, мы обмотали лица шарфами и потащили багаж под сень деревьев.

— Вот здесь! — произнес я.

Подобно дуэлянтам, мы замерли возле наших чемоданов. Наклонились и вытащили яйца на свет.

Глак был горячим, как вскипевший чайник. Множество трещин пересекали скорлупу яйца, как паутина.

Ле Гранф остался у самолета и из деликатности не приближался. Он понимал, насколько мы серьезны, и напевал свадебный марш Мендельсона.

Яйцо раскололось в моих руках.

Оказалось, что я держу нечто моргающее, лохматое, с торчалками вместо крыльев, из-под которых свисали желтые ноги.

— Привет, глак, — сказал я.

— Привет, глак, — сказал Нагль своему махонькому цыпленку.

Вы, наверное,

думаете, что мои теплые нежные руки, что мое горячее сердце что-то означали для глака, которому еще отроду и минуты не исполнилось?

Ничего подобного. Он рвался из рук, стараясь сбежать, и злобно глядел на меня, словно я был настоящим нацистом.

Я осторожно опустил птенца на промерзший мох. Птенец сделал то, что и положено было сделать. Он шагнул вперед, запутался в своих ногах, упал, кое-как поднялся, захлопал будущими крыльями и явственно произнес:

— Глак… глак!

— Чи-чи-чи, — запищал цыпленок Нагля.

И Нагль удивленно произнес:

— Вы слышали?

Я не обращал на него внимания. Мой глак, единственный в мире глак, начал исследовать окружающий мир. Он сделал несколько неуверенных шагов к лесу, потом остановился.

— Вернись ко мне, глак, — позвал я птицу.

— Глак, — ответил он мне.

— Чи-чи-чи, — пропищал цыпленок.

Но глак даже не обернулся. Он ковылял к лесу.

Я последовал было за ним, но потом остановился. Здесь, на Каменной земле, я словно услышал слова мисс Эльзы Муниш о любви без обладания.

Итак, я остался без глака.

Глак остался без меня.

Каждый сам по себе. Бедный глак. Вот он стремится к лесу, чтобы отыскать там себе подобных. Но есть ли там другие, подобные ему? Отыщет ли он их? Не совершили ли мы акт милосердия ради жесточайшей жестокости?

— Прощай, мой глак, — услышал я слова Нагля.

Его цыпленок тоже отправился в путешествие. Нагль принялся щелкать камерой, чтобы оставить кадры для вечности. Мне же не было дела до вечности, к тому же Хикхоф ни слова не написал о «поляроиде».

— Глак, — рявкнул мой птенец.

К нему ковылял цыпленок.

И вот два новорожденных встретились.

Глак и цыпленок некоторое время играли в гляделки, видно, понравились друг другу, кинули взгляд на Лабрадор и плечо к плечу отправились в первобытный лес.

— Глак и цыпленок, — произнес я, глядя, как Нагль сматывает пленку в камере. — Ничего себе компания. Что ж, глаки так легко не сдаются. Не исключено, что в снегу вспыхнет надежда для моего любимца.

Итак, птицы ушли.

Что я мог сказать? Что я мог посоветовать младенцу? Мог ли попросить его послать крестному открытку на Рождество? Ничего я не мог попросить. Ведь даже только что рожденный птенец во всем уже равен человеческому подростку.

Нам нечего сказать друг другу.

— Бегите обратно, психи, — крикнул нам Ле Гранф. — Из Кларетты течет масло.

Оставаясь воспитанными людьми, мы с Наглем задержались у двери самолета, уступая друг другу дорогу.

Мы были подавлены.

Ле Гранф завел мотор.