Язвительный
Шрифт:
– Поди ж ты горе какое!
– заметил Рукавичников.
– Да. Так вот и маемся с эстаким с ворогом,
– Видите, какой мошенник ваш Ден!
– сказал, обратясь ко мне, Рукавичников. Мужик в меня воззрился.
– А вот теперь я вам расскажу, - продолжал мой хозяин, - какой мошенник вот этот самый Филат Егорыч. Мужик не обнаружил никакого волнения.
– Господин Ден, ихний управляющий, человек добрейшей души и честнейших правил...
– Это точно, - ветрел мужичок.
– Да. Но этот господин Ден с ними не умеет ладить. Все какие-то свои порядки там заводит;
– Это как есть слабый, - опять подсказал мужичок.
– Да. Он вот у них другой год, а спросите: тронул ли он кого пальцем? Что, правду говорю или вру?
– Это так.
– Вот изволите видеть, им это не нравится. Наказания его все мягкие, да и то где-где соберется; работа урочная, но легкая: сделай свое и иди куда хочешь,
– Ступай, значит.
– Что?
– Сделамши свое, - ступай, говорю, куда хочешь, - повторил мужичок.
– Да. Ну-с, а они вот на него жалобы строчат. Мужик молчал.
– Ну а на заработки-то он их зачем же не пускает?
– говорил я.
– Не пускает-с, не пускает. А вы вот извольте расспросить Филата Егоровича: много ли ему его сыночек за два года из работы принес. Расскажи-ка, Филат Егорыч.
Мужичок молчал.
– А принес ему, сударь мой, его сыночек украинскую сумку, а в ней сломанную аглицкую рубанку, а молодой хозяйке с детками французский подарочек, от которого чуть у целой семьи носы не попроваливались. Вру, что ль?
– опять обратился Рукавичников к мужичку.
– Нет, это было.
– Да, было. Ну-с, а Стюарт Яковлевич задумал завод винный построить. Я его за это хвалю; потому что он не махину какую заводит, а только для своего хлеба, чтоб перекурить свой хлеб, а бардой скотинку воспитать. Приходили к нему разные рядчики. Брали всю эту постройку на отряд за пять тысяч, он не дал. Зачем он не дал?
– Мы этого знать не могим, - отвечал Филат Егорыч.
– Нет, врешь, брат, - знаешь. Он вам высчитывал, что с него чужие просят за постройку; выкладал, почем вам обходится месяц платою у подрядчика, и дал вам рублем на человека в месяц дороже, только чтоб не болтались, а дома работали.
– Это такая говорка точно была.
– То-то, а не не могим знать. Ну а они вот теперь небось настрочили, что на работу не пущает, все на заводе морит; а насчет платы ни-ни-ни. Так, что ль?
– Не знаю я этого.
– Да уж это как водится. Вот вам и Филат Егорыч, старый мой друг и приятель! Любите-жалуйте его. Мужичок осклабился.
– А вот меня бы вам в управители!
– шутливо продолжал Рукавичников, - А приняли б вы меня?
– Да с чего ж?
– И никогда бы мы не ссорились; все бы у нас по-любезному пошло. Потому что порядок бы у нас душевный был. Ты, Филат Егорыч, пробаловался - на клин тебя, молодой парень какой где проворовался или что другое - за виски его посмыкал; раздобылся чем таким на Украине, вроде вот Филата Егорыча сынка, ну - в больницу его, а потом покропил березовым кропильцем, да и опять пущай. Так, что ли, Филат Егорыч?
– По-нашему так.
– Ну вот! Ведь я знаю. Мужичка отпустили.
– Что же это такое однако?
– спрашивал
– А вот видишь сам, сударь мой. Господин Ден человек хороший, да мой бы совет ему уходить отсюда, а не то они ему подведут машину.
Рассказал я это дело губернатору во всей подробности. Губернатор просто на стену прыгает: сам он был администратор и несказанно восхитился, что в его губернии завелся такой сельский администратор, как Стюарт Яковлевич Ден,
6
В пятницу на масленице у губернатора были званые блины. Весь город почти собрался. За столом дежурный чиновник подал губернатору конверт. Губернатор сорвал печать, прочел бумагу и отпустил дежурного с словом: хорошо! Но видно было, что что-то совсем не хорошо.
Вставши из-за стола, губернатор поговорил кое с кем из гостей и незаметно вышел с правителем в кабинет, а через четверть часа и меня туда позвали. Губернатор стоял, облокотись на свою конторку, а правитель что-то писал за его письменным столом.
– Скверное дело случилось, - сказал губернатор, обратись ко мне.
– В Рахманах бунт.
– Как бунт?
– Да бот читайте.
Губернатор подал мне с конторки бумагу, полученную им за обедом. Это было донесение к-ского исправника, писавшего, что вчера "рахманскйе мужики взбунтовались против своего управителя, сожгли его дом, завод и мельницы, а самого управляющего избили и выгнали вон.
– Я сейчас посылаю вас в Рахманы, - сказал губернатор, когда я пробежал донесение исправника.
– Сейчас получите открытое предписание к инвалидному начальнику, берите команду; делайте что нужно, но чтоб бунта не было и чтоб виновные были открыты. Собирайтесь скорее, чтоб к утру быть на месте и идти по горячим следам.
– Позвольте мне не брать команды, - сказал я губернатору.
– Я там всех знаю и надеюсь без команды исполнить ваше поручение: команда мне только помешает.
– Это как знаете, но про всякий случай возьмите предписание к инвалидному начальнику.
Я поклонился и вышел, а через четыре часа уже пил чай у к-ского исправника, с которым должен был вместе ехать в Рахманы. От города К. до Рахманов всего верст пятнадцать, и мы приехали туда ночью. Остановиться было негде. Управительский дом, контора, людская, прачечная, мастерские - все было сожжено вместе с заводом и мельницами, и по черным грудам теплого пепелища еще кое-где вились синие струйки дыма от тлеющих головней. Поместились в избе у старосты и послали за становым. Утром ранехонько прибежал становой и привез с собой рахмановского мужика, Николая Данилова, взятого им вчера под арест по подозрению в поджоге завода и в возмущении крестьян к бунту.
– Что ж вы узнали?
– спрашиваю я станового.
– Поджог был-с.
– Отчего вы это думаете?
– Загорелись ночью нежилые строения, и все сразу.
– Кого же вы подозреваете в поджоге? Становой развел руками с выражением полнейшего недоумения.
– По какому поводу вы арестовали этого мужика?
– Николая Данилова-то-с?
– Да.
– - Да так. Он был наказан в этот день Деном, грубил ему и к тому же ночью оставался у завода, который почти прежде всего вспыхнул.