Язычник
Шрифт:
Тело Леры ослабло, опало, она вспотела и заметалась по постели задыхаясь.
– Отпустите меня, не мучайте, – она пришла в себя и теперь плакала и страдала так, как может плакать и страдать измученный десятилетний ребенок. Через миг личико ее побагровело от тяжелого удушья, девочка вцепилась в горло, из-под ногтей выступила кровь.
– Лерочка! – испуганно вскрикнула Диона.
Она бросилась к девочке, пытаясь разжать посиневшие пальцы Леры, клещами стиснутые на горле.
Батюшка не успел преградить ей путь. Лера резко очнулась, открыла незрячие глаза-бельма, вцепилась в плечи Дионы обеими руками и так затрясла ее, что голова Дионы запрокинулась
Лера или тот, кто сидел в ней, вновь жалобно застонала, забилась. Девочка разметала руки, ее согнутые колени тряслись. Казалось, она умирает.
Кровать с телом девочки приподнялась над полом и с силой обрушилась на пол. Одновременно взлетел столик и все, что лежало на нем. Святая вода выплеснулась в лицо отца Паисия. Попало и на меня. По комнате пробежал дробный стук, словно кто-то изнутри выстукивал стены. От кровати с распростертой девочкой ползла тяжелая трупная вонь и накатывали волны холода.
Побелевшими губами батюшка читал молитву, он был страшно напряжен. Я видел, как напрестольный крест заиндевел в его руке.
Лера глухо залаяла, вскоре лай перешел в вой. Отец Паисий приблизил к ее лицу руку с распятием.
Девочка с визгом извернулась спиной и попыталась содрать с себя туго завязанную у запястий и щиколоток белую рубашку. Постель и рубаха потемнели от мочи и крови.
– Привяжите ее, – скомандовал батюшка.
Вдвоем с охранником мы прикрутили Леру к кровати. Веревки впились в детскую кожу. Внезапно тело ее стало твердым, как камень. Веревки затрещали.
– Слизняк, вонючка, – со злобой выплевывала слова Лера. – Три года в лагере пред паханами очко рвал, выслуживался.
Я не сразу понял, что демон в образе девочки говорит обо мне. Это существо помнило то, что я сам давно забыл. Все мелкое, отвратительное, от чего я стремился избавиться как можно скорее, чтобы, как раньше, любить и уважать себя, выворачивал наизнанку некто злобный и всезнающий, засевший в этой маленькой растерзанной девочке.
Демон продолжал визгливо обличать, при этом он двигался вглубь, словно снимая капустные листья с моей памяти. Он видел и знал все: как однажды, одурев от недокорма, я стащил из адвокатской посылки кусок копченой колбасы и торопливо сожрал под одеялом, отвернувшись к стене. Как однажды во время желудочного расстройства обваразгал весь трухляк и сбежал, не вытерев за собой. Как еще сопляком залезал на табурет и подглядывал в окошко ванной за купающейся теткой. Демон не умолкал и только распалялся от моего стыда.
– Я только правду говорю, – победно закончила Лера. Теперь даже не открывая рта. Вещал кто-то изнутри ее глухим утробным басом, вперемежку с ругательствами.
– Изыди!!! – заклинал батюшка.
Один раз он все же смог приложить крест ко лбу Леры. На коже выступил розовый крестообразный ожог. Оконные рамы затрещали и захлопали. В комнату влетели осколки стекол.
– Молчи, вор! Ты сам себя обокрал. Все молишься, да никогда не отмоешься. Ты же монахом хотел стать, так почему не стал? Что потупился? Зачем вы, монахи, баню вперед церкви срубили? Что? Не для себя, а для гостей высоких? Чтобы монастырь из нищеты поднять? Ну, для этого ничего не жаль. А помнишь, как Миньку-скотника в баньку с гостем спроваживали, да по сто срамных рублей по кельям сбирали? Мол, ему не привыкать, а мы в рай влезем…
Батюшка побледнел и оступился.
– Замолчи, заклинаю, замолчи, – прошептал он. – Я плакал, я каялся…
Батюшка на миг прижал крест к телу Леры. Голос взвыл, и сразу что-то крупное, угловатое заметалось под кожей девочки:
– Плохо каялся… Ты с перепугу и женился, а когда девок молодых без рубах в купель кунаешь, не знаешь, куда глаза запустить. А уж когда руки тебе целуют, аж потеешь от удовольствия. Не поп ты, а волк в овечьей шкуре. Только гордость свою тешишь, она твой Бог! Для того и щенков полный дом натащил, чтобы пуще собой гордиться…
Лера шипела по-змеиному и извивалась скрученным телом. Демон рассыпался в оскорблениях священнику. Тарабарщина временами сменялась каким-то звучном языком, напоминающим латынь.
Внезапно все стихло. Лера безжизненно замерла. Лицо стало медленно синеть, глаза запали, рот приоткрылся. Паника и смятение охватили всех, кто был в комнате. Диона, обхватив голову руками, корчилась на полу, охранника рвало. Внезапно батюшка вздрогнул, словно получив сильный удар в грудь, и упал навзничь. Я бросился к нему. Он был без сознания.
Лера порозовела, ожила, закривлялась еще сильнее, торжествующе захохотала. Осколки стекла на полу подпрыгнули и ощетинились кинжалами.
– Куда прешь, слабак? Назад, вонючка!
– Помогите ему, – прошептал я.
Из носа хлынула кровь, я почти захлебнулся ею. Вырвав ИЗ-ЗА пазухи плеть, я ринулся к постели. Я был безумен, последние искры сознания погасли.
…Очнулся я на полу в комнате Леры. Батюшка подносил к моему носу нашатырь. Выбитые окна были завешены одеялами, но я догадался, что уже глубокая ночь. Вокруг кровати правильным кольцом горели свечи. На кровати сидела Диона и поглаживала руки Леры. Девочка была одета в белоснежную вышитую рубашку. От тающих свечей и простыней пахло ладаном. С мокрых волос Леры стекала вода. Вода была разлита по полу, подушки и одеяло были мокры. Прядь волос на темени Леры была выстрижена неровно, словно отхвачена кривыми ножницами. Я вспомнил, что Оэлен выстригал у каждого новорожденного его племени клочок темного пуха. Один раз в году, летом, он отвозил волосы в святилище Пайвы, чтобы каждый ребенок имел «силу Пайвы».
– Что со мной было, я никого не убил? – спросил я.
Руки мои и одежда были в темной засохшей крови. Плеть Антипыча была измочалена, в левой руке лежала тяжелая, холодная, как лед, плотно закрытая колба. Крупинки соли стремительно неслись по кругу, сворачиваясь в левую спираль, похожую на «глаз тайфуна». Я решил, что это ни больше не меньше – «воронка антимира», и спрятал колбу за пазуху, чтобы случайно не разбить.
– Все хорошо, с Божьей помощью справились, – ласково и устало приговаривал батюшка.
– Как она?
– Отдыхает. Ей теперь гораздо лучше. Она же девочка хорошая, только болела долго.
– Что с ней было?
– Думаю, девочка соприкоснулась со злой волей, а может быть, и посылом черной магии. От этого заболела ее душа. Но если что-то вошло в человека через образы тьмы, то оно обязано выйти этой же дорогой при добром усилии и молитве.
Батюшка оглянулся на Леру. Девочка выглядела измученной, но неукротимый блеск ее глаз исчез. Она сонно улыбалась Дионе и теребила блестящие нашивки и пуговки на ее черной куртке.