Язык в революционное время
Шрифт:
Мне скажут: язык иврит не был разговорным до недавнего времени, а потому естественное развитие в нем невозможно. Он был исключительно литературным языком, и ему не на что опереться, кроме литературных примеров. Он был живым только во времена Библии и во времена Мишны, а потом, существуя только на письме, а не в устной речи, он сильно исказился, и у нас нет критериев, согласно которым мы могли бы судить, что в нем правильно, а что неправильно, кроме древних примеров времен Храма. В противном случае наш язык станет варварским и будет расти, как бурьян.
Много правды есть в этом утверждении. Но не только правды. И живой письменный язык эволюционирует. Согласившись с этим утверждением в отношении иврита, мы обязаны будем поблагодарить идишистов за то, что сегодня мы пришли оживить покойника, — а этого нельзя делать ни в коем случае. Язык иврит, который жил в письменном виде, также и развивался в письменном виде, хотя и не вполне нормальным образом. И жизненная сила «мертвого языка» была так сильна, что даже повлияла на «живые языки», на которых разговаривали евреи. <…> Литературный иврит не прекращал своей живой (или полуживой) преемственности ни на одно поколение на протяжении всех полутора тысяч лет своего существования. Однако мы берем в расчет только язык Библии и, в небольшой степени, также язык Мишны и мидраша; и лишь в самое последнее время начали обращать внимание на стиль Тиббонидов. А на новый язык, на осознанные и неосознанные изменения в нем, которые произошли на протяжении ста пятидесяти лет его ускоренного и непрерывного развития, совсем не обращали внимания. Ведь, по правде говоря, настоящим ивритом в глазах не только специалистов по грамматике, но и учителей иврита и большинства писателей, пишущих на иврите, является только архаичный язык. Все остальное — не более чем отклонение, «смешанный язык», считающийся искаженным и варварским.
Этому надо положить конец. Доколе мы будем упускать, что если у нас есть живой и разговорный язык — то это сегодняшний язык с его естественными (не случайными!) изменениями, которые наши консерваторы именуют «варваризмами»; если же иврит есть не что иное, как копирование языка Иова и рабби Иегуды га-Наси [129] , то нет на нем ни письма, ни разговора, а только жонглирование, талантливые попытки копировать древних, но не естественное письмо и не настоящая речь. Здесь вовсе нет «синтеза», но это и есть «смешанный язык», а вовсе не тот, в котором присутствуют варваризмы: этот якобы «синтетический» язык перемешивает Писание с Мишной и Тиббонидами и не содержит даже намека на единство языка и на его развитие. <…>
129
Известен также как Раббену га-Каддош («наш святой учитель»), или просто Рабби; собиратель и кодификатор Мишны. Жил во втор. пол. II — нач. III в. н. э. (Примеч. ред.)
Необходимо отметить: мы не единственные в колебаниях между древним и новым языком. Есть еще один древний народ, гордящийся величием своих далеких предков, которые, как и евреи, обогатили культуру всего мира, а сыны их утратили сейчас это величие, поскольку и они несколько сот лет были лишены государственности, воскресшей лишь сто тридцать лет назад. Я говорю о современных греках. <…>
Вся сила языка иврит в противопоставлении языку ашкеназского и сефардского фольклора заключена в непрерывном развитии на протяжении тысяч лет. А ведь нашей письменности две с половиной тысячи лет (примерно со времен Ездры). И если мы прервем эту нить, то ослабим сами себя. Менделе Мойхер-Сфорим сказал в речи на праздновании своего восьмидесятилетия в Одессе: «Сорок тысяч лошадиных сил не одолеют силы четырех тысячелетий непрерывного существования языка иврит». Поэтому нам ни в коем случае нельзя допустить ни малейшего разрыва в непрерывности этой древней силы. А современный иврит — это окончательный итог непрерывного многотысячелетнего развития: он впитывает и поглощает, абсорбирует и включает в себя лучшее из всех эпох развития языка, а также добавляет все новейшее, более развитое, а посему требование писать и разговаривать именно на современном иврите не является разрывом нити исторической преемственности, а как раз преемственностью без топтания на месте и отступления назад. Это новый отрезок нити непрерывного исторического развития, и мы не можем возвращаться к ушедшей эпохе.
Мне скажут: пока еще не существует достаточно важных изменений в иврите по сравнению с предыдущей эпохой, а потому рано разделять древний и новый иврит.
По моему мнению, это не верно. Христианский теолог, который прекрасно знает всю Библию, не понимает языка Мишны и мидраша; это означает, что между ними есть большая разница. А ученый еврей из Западной Европы, знаток мидраша и средневековой литературы, с трудом читает новую литературу на иврите и всегда предпочтет прочитать научную книгу на иностранном языке ничуть не менее важной книге на современном иврите. Это значит, что между языком Мишны и мидраша и языком Тиббонидов, с одной стороны, и новым ивритом, с другой — разница не так мала.
Конечно, язык Мишны должен лежать в основе нового иврита, потому что это более поздний слой из двух слоев языка того времени, когда он еще был разговорным. Несмотря на это, нельзя останавливаться на языке Мишны. Многие причины привели к изменениям в иврите последних ста пятидесяти лет — и эти изменения надо учитывать. <…>
Приходилось ли вам видеть лес в начале весны? Уже появились первые слабые весенние ростки, но груды опавших, гниющих листьев еще покрывают землю и не дают слабым росткам подняться и выйти к свету. То же самое происходит с современным ивритом. Есть слабые новые ростки — не важно, что их мало, — они указывают путь нового развития; однако наш придирчивый, скрупулезный консерватизм не дает им расти, и они засыхают, не пробившись к свету. <…> Ведь нашелся почтенный знаток грамматики, обнаруживший ошибки даже в стихотворениях Бялика и в рассказах Фришмана! Нам необходимо утвердить такие литературные формы и перестать считать их «ошибками»: они ошибочны, когда пишут на древнем иврите, но отнюдь не являются таковыми, когда пишут на новом иврите. Надо перестать постоянно стращать нас тем, что мы пишем неправильно, поскольку такой-то стих из Писания, такой-то из Мишны или такой-то мидраша записан не так, а иначе. Ведь если мы будем последовательны в этом, то еще придем, чего доброго, к выводу, что новый иврит вообще не имеет права на существование, как всегда утверждал исследователь Нёльдеке [130] : современный язык извлекает библейские слова из контекста и лишает их точного значения. На это мы отвечаем: значение древних слов неизбежно развивается и изменяется. <…>
130
Теодор Нёльдеке (1836–1930) — немецкий востоковед, историк и филолог; автор фундаментальных работ по гебраистике, арабистике, иранистике, тюркологии, истории семитских языков и литератур народов Востока. (Примеч. ред.)
Конечно, следует опасаться варваризмов. Если простые женщины в Эрец Исраэль говорят: «Этот ребенок делает мне смерть» (калька с еврейско-немецкого Эр махт мир дем тойт) или «Мне [так в оригинале. — Примеч. перев.] потемнело в глазах» (калька с русского) вместо «потемнели глаза мои», надо бороться против такого рода жаргонизации и русификации языка иврит, так же как надо бороться против его германизации, англизации и арабизации. Но не всякий варваризм опасен и должен быть искоренен. Варваризмы в ограниченном числе — естественная вещь: ни один язык не развивался без внешних влияний, осознанных или неосознанных. Помню, шестьдесят лет назад я в первый раз написал на иврите слова — шеэла боэрет («жгучий вопрос»), и на меня сразу же набросились со всех сторон: Как это может быть допустимо?! Грубый германизм: Eine brennende Frage! — а теперь кто только не пользуется этим «грубым германизмом» на иврите? И не только пользуются — те, кто употребляет на иврите оборот «жгучий вопрос», даже не ощущают, что когда-то он считался нееврейским.
Конечно, обороты ходот («благодаря») и ламрот («вопреки») — это обороты, подвергшиеся влиянию немецких слов dank и trotz; однако если на протяжении ста лет наши писатели использовали их, то никто не имеет права отвергать их сегодня: в противном случае нам придется отказаться от десятков оборотов из Мишны, подвергшихся арамейскому влиянию. <…> «Чисто» немецкое выражение Bekanntschaft machen является не чем иным, как переводом «чисто» французского выражения faire la connaissance, а оно, в свою очередь, не чем иным, как переводом английского выражения make acquaintance. А теперь попробуй разберись, что есть варваризм, а что — нет!
Я отнюдь не намереваюсь призывать к забвению языка Библии, Мишны и Тиббонидов и свойственных им уникальных оборотов на иврите. Мы всегда будем обучать в школах наших сыновей Библии, Мишне и мидрашу, и всегда на наш повседневный язык будет оказываться с их стороны большое влияние, особенно со стороны двух первых слоев языка, библейского и мишнаитского, во времена появления которых иврит был еще разговорным языком среди евреев. А стихи и религиозные сочинения мы всегда будем писать на языке, близком к языку святых писаний и Талмуда — на языке нашей поэзии и языке нашей Устной Торы. Поэзия и вера любят архаизмы во всех языках; разве в языке иврит, поэтическом и религиозном в своей основе, это может быть иначе? Однако в обычной прозе и нам стоит приблизиться к разговорному языку, как приближаются к нему другие литературы, пусть даже мы сделаем это в меньшей степени. И в других языках есть разница между языком рынка и языком литературы, но различие не есть пропасть. А в нашей сегодняшней литературе это именно не различие, а настоящая пропасть. Эта пропасть должна быть преодолена через сближение литературного языка (прежде всего прозаического, но во все большей степени и поэтического) с разговорным ивритом — ведь это, в конце концов, живой язык, который рынок лишь огрубляет и искажает.
Были времена, когда, желая писать на легком иврите для детей, выбирали библейский язык: ведь всего шестьдесят лет назад иврит был известен не как язык обиходной речи, а воспринятый во время учебы, причем прежде всего дети изучали Библию. Сейчас ситуация изменилась: тот, кто пишет сейчас для детей библейским языком, усложняет, а не упрощает им понимание текста — в Эрец Исраэль разговаривают на современном иврите с детства, а библейский язык учат из книг, да так, что не знают его как следует до тринадцати-четырнадцати лет. Поэтому грех, что многие из книг, предназначенных специально для нашей молодежи, написаны библейским в своей основе языком, даже если в них используются время от времени элементы мишнаитского языка: этот смешанный язык для них мертв в отличие от живого языка нашего времени. Когда они читают книгу, написанную таким языком, да еще языком самым «правильным» и «отборным», это усложняет им понимание текста, и уже совершенно точно они не ощущают при чтении вкуса живого языка, который является единственным языком их жизни и их души. <…>