Йод
Шрифт:
Добавим сюда профессии моих дедов и родителей – все педагоги, сельские учителя – и получим интеллигента в третьем колене, совка и романтика, патриота, в отрочестве объевшегося классической русской литературою и мучительно болеющего за полупьяный, беззубый, пахнущий навозом «народ». Тот самый, что со дня на день должен понести с базара Белинского и Гоголя, но все никак не несет почему-то.
В деревне, где я рос, из прочих народностей проживали только несколько вежливых евреев. О существовании, допустим, таких загадочных людей, как адыги или эвенки, я знал только из статей всесоюзного журнала «Мурзилка», где однажды из номера в номер целый год публиковались рассказы о Героях Советского Союза разных национальностей. Минимум по одному Герою имелось в Союзе на каждую национальность, включая самые малочисленные. Вот как строго было поставлено.
Во времена СССР дружбу народов
Было еще трое чеченцев, они держались скромно, по возможности отдельно ото всех, почему-то все трое щуплые, зато весьма спортивные мальчишки. На них мало кто обращал внимание. Проблемы нам, славянам, создавали в основном крупные и агрессивные землячества казахов и таджиков. Таджики в моем гарнизоне были очень влиятельны, один – банщик, другой – хлеборез, третий – повар, все двухметровые. Банщик как-то избил меня, за дерзость, и я полгода вынашивал планы мести, собирался подстеречь обидчика вечером в его заведении и отмудохать железной шайкой – но тут он ушел на дембель.
Дальше проматываем вперед три года, попадаем в Москву и видим меня на позиции бывшего студента, а ныне двадцатидвухлетнего начинающего полубизнесмена-полурэкетира, тяготеющего к кулачным боям и прочему насилию. Вместе с опытными приятелями он приезжает на машине в университетское общежитие на улице Шверника, где меж двух высотных корпусов есть столовая, а прямо над ней, на балконе, – кафе, и там за лучшим столом, в углу, ближе всех к стойке бара, в любое время дня и вечера сидят несколько огромных мужчин, меньше всего похожих на студентов. Это – чеченцы, им можно продать доллары, если они у вас есть. Им можно продать все, что имеет реальную ценность, но, если у вас ничего нет, лучше не соваться. Чеченцы сидят целыми днями, по-кавказски непрерывно дуют чай, то оглушительно хохочут, то спорят – громко, гортанными грубыми голосами, – не заботясь о том, что их подслушают; щелкающее и цокающее наречие дико и странно уху потомка нижегородских староверов.
Мои приятели подходят к чеченскому столу поздороваться, но я не подхожу, я гордый и люблю держаться в тени. Сажусь в сторонке; моему самолюбию достаточно того, что я не в столовой макаронами обедаю, а пью кофе в баре, типа деловой человек. Пока мои друзья пере6 тирают с Вахой и Ахмедом, те быстро бросают на меня изучающие взгляды – я похож на них, я смахиваю на кавказца, у меня – стопроцентного русского – нос с горбинкой, темные волосы, карие глаза и прямая спина. Есть и мышцы, но против чеченов я, разумеется, слабак. Они массивны, волосаты и держатся королями. О них ходят легенды, и уже плавают в воздухе слова «Дудаев» и «авизо».
Между прочим, мощные мачо из той общаги официально считались студентами факультета почвоведения, хотя что-то подсказывает мне, что ни Ваха, ни Ахмед, ни прочие джигиты из их тусовки впоследствии так и не стали агрономами.
Одно время ходил слух, что в студенческом кафе на улице Шверника начинал создатель крупного автоторгового холдинга «Муса моторс». Впрочем, я могу ошибаться.
Где находится Чечня – я понятия не имел. Где-то на Кавказе. Чеченцы мне были неприятны – слишком большие, слишком уверенно держатся. Но у них есть деньги, и с ними можно работать. Надо твердо себя поставить, не пытаться обмануть, действовать прямо и просто, думать головой, быть веселым и уметь поддержать разговор о стрелковом оружии.
Проматываем еще три года – я уже умею делать бизнес, я обналичиваю деньги, и вокруг меня множество чеченцев: один продает акции, другой – буровые установки, третий – нефть. Четвертый ничего не продает, но зато первые трое дружно встают, едва он входит в комнату. Они активны, быстры, смотрят свысока, усмехаются, среди них есть и оголтелые бандиты, и образованные вежливые люди с учеными степенями, и даже один мулла. Но я по-прежнему осторожен с ними, включая и муллу, – у них там происходит черт знает что, они хотят независимости, генерал Дудаев создает армию, дело идет к войне с Москвой; мои клиенты периодически вздыхают: надо опять лететь на родину, хоронить застреленного племянника или взорванного троюродного брата...
Я не тянулся к ним, не выбирал их. Может быть, они работали со мной оттого, что другие их опасались? Я не опасался. Что ж, мне бояться каждого, кто плечист, небрит и сверкает
Ну, считать меня гениальным финансовым беспредельщиком, красиво поднявшимся с нуля в незнакомом городе, тоже не надо. С богатыми чеченами я знакомился отнюдь не на улицах или в ресторанах – чеченов приводили партнеры; кто-то втащил меня в бизнес, а того научили и втащили опытные приятели, а тех – еще ктото; кому доверяешь, с тем и работаешь. Однако за три года ни один чеченец не ушел от меня недовольным, всех устраивали оперативность и запах новеньких купюр.
Время от времени в Москве кого-то убивали, на когото наезжали, у кого-то что-то отбирали, но вряд ли граждане чеченской национальности здесь отличались больше других. Зато они – дерзкие и живописные – всегда были на виду. Всех чеченцев на белом свете тогда насчитывалось менее полутора миллионов, большинство проживало в родной республике, меньшая часть – в России; со времен Советского Союза многие чеченцы работали в милиции, в строительстве, в нефтяном деле; около ста ты6 сяч живут и всегда жили на Ближнем Востоке, в Иордании, Сирии, Эмиратах. Когда началась перестройка, в Москву – на ковбойские дела – подались самые дерзкие, предприимчивые и отчаянные, их число было невелико. Процент дерзких и отчаянных в любом этносе невелик. Дерзкий якут, или кровожадный белорус, или крутой молдаванин ничем не слабее чеченца. Лучшие воины каждого народа достойны друг друга. Посмотрите трансляцию чемпионата мира по регби – увидите там огромных, как шкафы, атлетов из тишайшей Новой Зеландии или с малоизвестных островов Фиджи и Самоа. Так что роль чеченцев в московских криминальных войнах девяностых не надо преувеличивать. Скорее, они сами всегда склонны были педалировать свою жестокость и крутизну, в профилактических целях – чтобы боялись и не связывались, – и на пике своей коммерческой карьеры, в девяносто шестом году, я вывел свой главный личный урок от общения с людьми чеченской национальности: они хитры, прагматичны и многие из них с наслаждением эксплуатируют миф о своей кровожадности.
А я не желал эксплуатировать такой миф. И они сразу это чувствовали и симпатизировали мне.
Потом, правда, подставили. Но тут я сам виноват, расслабился.
А расслабляться в моем бизнесе нельзя, ни при чеченцах, ни при славянах, ни при гражданах Фиджи и Самоа.
Летом девяносто шестого года Москва решила вывести войска из Чечни, и генерал Лебедь, сев за стол с бывшим полковником Масхадовым, подписал позорный Хасавюртовский мир. Федеральная армия отступила, но все, кто поддерживал федеральную власть внутри «маленькой, но гордой республики», остались, ибо куда им было идти? Остались несколько тысяч чеченских милиционеров, лояльных к федералам. Остался один из их лидеров, бывший кадровый милиционер, мэр Грозного, некогда соратник, а впоследствии идейный противник Дудаева, тридцатилетний политик-вундеркинд Бислан Гантамиров. Он публично отказался отдать город сторонникам чеченской независимости, он всем мешал, а за него стояли две тысячи штыков. В основном менты. Куда деваться менту, если к власти придут бандиты? Бежать, вместе с семьей? Не у всех были деньги, чтобы бежать, не у всех было куда бежать. Две тысячи ментов и примкнувших к ним родственников остались в Грозном и заявили, что не пустят сепаратистов. Тогда в пылающую и разграбленную столицу Чечни прилетели следователи Генеральной прокуратуры Российской Федерации, арестовали Гантамирова, обвинили в хищении государственных денег и увезли в столицу, дабы посадить в надежный следственный изолятор «Лефортово».
Кто, что и как там украл – я не знаю. Не присутствовал, свечку не держал. Следствие выяснило, что перечисленные из казны миллиарды частично вернулись обратно в Москву, банковскими переводами в адрес неких коммерческих организаций. Город Грозный покупал продукты, стройматериалы и медикаменты. Что покупалось в действительности – хлеб, или йод, или боеприпасы, или дружба федеральных министров, – я не знаю. Наверное, всего понемногу. Казенных миллиардов было пятьдесят, по тогдашнему курсу – десять миллионов долларов. Коммерсанты перевели деньги дальше, третьим лицам, те – еще дальше, несколько миллиардов попало ко мне, я их обналичил и отдал заказчикам, – а вскоре оказался в «Лефортово» рядом с мэром города Грозного.