Юбилей Данте
Шрифт:
— Понимаешь, Кябирлинский, — перебил его Джавад, — звание — это немного сложно. Но я поговорю с Сиявушем, Добьюсь для тебя грамоты от месткома или еще что-нибудь. Ну, извини, я уже опоздал…
— Спасибо, большое спасибо, да будет твоя жизнь долгой, — говорил Фейзулла, выбираясь из машины.
Он зашагал по улице, продолжая бормотать слова благодарности. А машина Джавада была уже далеко.
Фейзулла вошел в телефонную будку, позвонил на карамельную фабрику, где он был руководителем драмкружка.
— Передай ребятам, — наказывал он кому-то, — чтобы собрались не в семь, а в
Фейзулла направился домой.
Он жил в старом доме на втором этаже. Двор — маленький, узкий, темный. Зеленый скользкий камень под краном, из которого вечно сочилась вода, походил на огромную лягушку. Во дворе, кроме крана, были еще уборная с замком на двери, большой мусорный ящик и пирамида картонных коробок — собственность продовольственного мага зина.
На второй и третий этажи вела железная лестница, Если по ее ступенькам ступали неосторожно, она громыхала так, что казалось, будто по ней шагает армия закованных броню солдат.
Застекленные галереи второго и третьего этажей смотрел во двор.
Семья жила в квартире, состоящей из одной комнаты подобия прихожей, которая служила также и кухней, здес стояла маленькая газовая плита с двумя конфорками. Даль няя часть прихожей была отгорожена занавеской. Там стояла раскладушка, на которой спал Эльдар.
Юноша прибил к стене над изголовьем две книжные полки. На них стояли книги, журналы о театре и кино, Противоположная стена была оклеена сверху донизу портре тами кинозвезд, это были главным образом фотографии киноактрис, вырезанные из польских журналов «Фильм» и «Экран». На полу у кровати стоял магнитофон, рядом — гора кассет с лентами. Здесь было царство Эльдара, его мир в четыре квадратных метра, полный головокружительных грез и кухонного запаха.
В комнате, довольно большой, был всегда полумрак: един ственное окно давало слишком мало света. Стояли впритыь одна к другой две кровати, массивный угрюмый комод кофейного цвета, стол и четыре стула.
С комода углом свисал кружевной, ручной вязки, накомодник. Кровати были застланы плюшевым покрывалом с изображением двух всадников, похищающих красавицу. На столе, наискось поверх клеенки, лежала кружевная дорожка — родная сестра накомодника. Занавеска на окне и салфетка, прикрывающая крошечный экран допотопного телевизора «Луч» в углу комнаты, обшиты точно такими же кружевами.
Палас на полу был местами протерт, сквозь него то здесь, то там проглядывали красноватые половицы.
На стене висел в позолоченной рамке портрет Фейзуллы в какой-то роли и с десяток фотокарточек: жена Фейзуллы Хаджар-ханум в молодости, Эльдар. Эти фотокарточки были маленькие. Над ними висел большой фотопортрет мужчины. Это был покойный свояк Фейзуллы, муж жениной сестры Гамар, Искендер Мурадалиев…
Много лет назад Искендер и Гамар погибли в автомобильной катастрофе.
Когда Фейзулла появился на пороге прихожей-кухни, Хаджар беседовала с заглянувшей к ней соседкой Ана-ханум.
В квартире — ив прихожей, и в комнате — царил смешанный запах плесени, сырости, грязной посуды, постного масла и хозяйственного мыла.
Ана-ханум при виде Фейзуллы сказала:
— Удачи вам во всем, — затем
Фейзулла, пройдя в комнату, снял пиджак, аккуратно повесил его на спинку стула, вернулся в кухню, вымыл под умывальником руки и лицо.
— Я что-то не улавливаю запаха бозбаша, жена! — заметил он шутливо.
Хаджар промолчала.
Фейзулла уже не ждал, что его удостоят ответа, как жена вдруг заговорила:
— Бозбаш!.. Может, плова с цыплятами желаешь?.. Бозбаша, видите ли, ему захотелось… А мяса ты удосужился купить?.. Или я сварю тебе бозбаш из колбасы?!
— Но зачем кричать, скандалить?.. Я думал, ты купила мясо.
— На какие деньги, интересно знать? Забыл, почем на базаре мясо?! Или думаешь, тех грошей, что ты приносишь, может хватить на мясо?! Вон, осталось немного вчерашней долмы, разогрей и ешь!
— Ну что же, долма — тоже неплохо.
Он подошел к плите, поставил на огонь кастрюльку со вчерашней долмой, точнее — с той, что была приготовлена женой третьего дня.
Тишина в квартире царила недолго. Вскоре Хаджар снова заворчала:
— Бозбаш!.. Ему нужен бозбаш!.. Говорят, по одежке протягивай ножки!.. Нет, вы полюбуйтесь на него!.. И он еще считает себя мужчиной!..
Фейзулла перестал жевать.
— Скажи, что тебе надо от меня? Дай спокойно поесть.
— Ешь, ешь! Хоть бы ты подавился… Все выходят замуж обретают счастье, а я!.. Эх, да какой ты муж?!
Фейзулла медленно, устало поднял глаза от тарелки.
— Что произошло все-таки?
— Спрашиваешь, что произошло? Только что была Ана ханум, ты видел… Говорила про мужа, про свой дом, про их житье-бытье. Муж, можно сказать, на руках ее носит Вот и выходит, что дочь Хромого Сафтара живет лучше чем дочь Дурсунбека!
Фейзулла сделал попытку обратить разговор в шутку.
— Но я-то здесь при чем, жена? Не ты ли первая влю билась в меня и согласилась бежать из дома?..
— Чтоб мне ногу сломать в тот день, когда я решил бежать с тобой. Чтоб мне ослепнуть в тот день, когда я впер вые увидела тебя! Пепел на мою глупую голову! Ведь я былг совсем ребенком… Что я понимала?.. Ты с театром приехал в деревню, и у меня, дурехи, затмило рассудок… Ведь я была в сто раз красивее моей сестры Гамар. Ей посчастливилось, вышла замуж за Искендера Мурадалиева, а вот я — за тебя…
Фейзулла унес на кухню пустую тарелку с вилкой. Оттуда донесся его голос:
— Тебе не стыдно?.. Хоть бы не произносила имени бедной Гамар!
— Чем же она бедная?
— А разве не бедная? Погибла такой ужасной смертью… И она и ее муж. Оба они несчастные. Лет-то им сколько было? Кто умирает в такие годы?
Хаджар вздохнула, примолкла, затем, будто отвечая сво им мыслям, продолжала:
— Зато она познала счастье. Умерла, зато до конца своих ней жила по-человечески. У нее не было только птичьего молока. Рано ушла из жизни, но хоть пожила в свое удовольствие. А мне придется завтра умирать… Что я скажу? Что я видела в жизни? Только твою постную физиономию да вот эту вонючую лачугу. Больше ничего. Люди живут весело, красиво… Эх… — Она сделала короткую паузу, закончила: — Впрочем, тебе что говори, что нет… Все одно…