Юденич
Шрифт:
Пойманного шпиона отправили в штаб дивизии. Там он ещё раз допрошен, но более обстоятельно. Военно-полевой суд приговорил вражеского лазутчика к смертной казни через повешенье. Через несколько дней приговор был приведён в исполнении на глазах солдат маршевой роты одного из пехотных полков. Смерть Ван Цзя Дун принял спокойно, словно был уже давно готов к такому финалу своей карьеры в рядах японской армии.
За бдительность во время дозорной службы командир 18-го стрелкового полка объявил перед строем батальона рядовым Вагину и Докучаеву от лица командования благодарность. Старший дозорного наряда — стрелок Вагин — получил звание ефрейтора...
Начались суровые будни войны. Стрелки то совершали длительные марши по почти полному бездорожью, считая за удачу найти себе крышу на ночь в какой-нибудь китайской Деревушке, окружённой, как крепость, глиняным забором, То закапывались в землю, роя километры траншей в рост человека, с тем чтобы через небольшое время оставить их, часто без боя с японскими войсками.
При рытье окопов и устройстве земляных укреплений солдатам приходилось заниматься ещё и следующим. Отрядив один батальон стрелков на устройство траншей, Юденич выстраивал перед собой второй:
— Перед нами на полях гаолян ещё не скошен китайцами. Это плохо.
Кто-то из офицеров отвечал:
— Деревенский староста сказывал, что урожай убирать деревне ещё рано. Не поспел гаолян.
— Не деревне воевать, а вашим стрелкам. Приказываю повалить гаолян, мешающий обстрелу с линии наших позиций.
Батальон выстраивался в длинную линию и медленно шёл вперёд по полю. Люди двигались, ломая перед собой руками и топча ногами стебли гаоляна, вымахавшие уже в рост человека.
Через час-другой упорной работы вместо зелёных зарослей, волновавшихся даже от небольшого ветерка, образовывалась такая картина: на земле лежали сломанные стебли гаоляна. Теперь было очевидно, что японская пехота уже не сможет скрытно подобраться к русским позициям.
Бескрайние поля высоченного гаоляна на равнинах Маньчжурии стали настоящим бедствием для воюющих сторон. Уже после войны, в 1910 году, Николаю Николаевичу довелось прочитать один из трудов Военно-исторической комиссии Генерального штаба, посвящённый Русско-японской войне. О гаоляне там говорилось следующее:
«Гаолян — однолетнее травянистое растение рода сорго семейства злаков. Гаолян в Маньчжурии был самым полезным, наиболее распространённым и крайне необходимым для населения...
Зёрна этого растения, разваренные в воде, служили беднейшим жителям почти единственной пищей, кроме того, они шли на выделку ханшина или местной водки. Листья гаоляна служили кормом для скота, стебель — материалом для топлива, для устройства изгородей, крыш, потолков...
При этом гаолян был неприхотлив, рос на всякой почве, требовал очень мало удобрения и давал громадные урожаи...
Обширные поля высокого гаоляна оказались для наших войск совершенно новым и незнакомым им явлением... Крайне затрудняли ориентировку для непривычного человеку, мешали начальнику в руководстве войсками, уничтожали связь между войсковыми частями, затрудняли охранение и разведку... давали больше выгод наступавшей стороне, чем оборонявшейся, но исключительно при том условии, если в самом пользовании гаоляном уже приобретён известный навык.
Во всяком случае, поля гаоляна составляли одну из заметных особенностей края, много влиявших на чисто тактические подробности, а следовательно и на результаты разыгравшейся борьбы...»
Японцы с началом войны постепенно научились обстреливать окопы противника прицельным огнём из винтовок, при этом их стрелки старались подобраться как можно ближе. Однако от такой пальбы русские большого урона не несли.
Хуже было тогда, когда ещё не достроенные позиции подвергались артиллерийскому обстрелу. Дело было даже не в плотности пушечного огня. Японские снаряды, начиненные шимозой [4] , рвались с оглушительным треском и по убойной силе заметно превосходили равнокалиберные русские снаряды, взрывная мощь которых оказалась намного меньше.
4
Шимоза — взрывное вещество в виде плотной мелкозернистой массы; пикриновая кислота.
Куропаткинская армия продолжала шаг за шагом отступать всё дальше на север от осаждённого Порт-Артура. Сибирские стрелки дрались мужественно, но при этом несли неоправданно большие потери. Почти каждый день из полка Юденича уходили в Россию подписанные им похоронки. Это было горестное занятие — в такие часы полковник становился хмур и неразговорчив.
У полкового священника в отдельные дни дел оказывалось невпроворот — он едва успевал отпевать «убиенных» воинов, погибших «за Веру, Царя и Отечество» на чужой китайской земле.
Погибших хоронили, за редким случаем, в братских могилах. Когда на могилу бросалась последняя лопата земли, священник, ещё совсем молодой человек, проникающим в душу голосом читал отходную молитву:
«Новопреставленных рабов Божьих, православных воинов, за веру, царя и Отечество на поле брани живот свой полоскавших: Никиты, Ивана, Василия... и их же имена Ты, Господи, веси, в недрах Авраама учинить, с праведными сопричтёт и нас всех помилует и спасёт, яко благ и человеколюбец».
Затем солдаты старательно равняли на чужой для них земле могильный холмик. Из обтёсанных кольев ставили скромный крест, на нём чернильным карандашом старательно выводили имена захороненных бойцов. Если их оказывалось много, то не писалось ничего.
После этого мелькали руки осенявших себя крестным знамением стрелков и толпа медленно расходилась по ротам. В такие дни даже в короткое время приёма пищи не слышалось ни смеха, ни солдатских шуток. Всем думалось о другом...
Пройдёт много-много лет, и убелённый сединой генерал от инфантерии Николай Николаевич Юденич, Георгиевский кавалер, белоэмигрант, будет в кругу таких же, как и он, изгнанников из Отечества, вспоминать свои первые бои Русско-японской войны:
— Как мы чувствовали себя сперва в Маньчжурии, господа? Ведь памятнее дней можно и не сыскать в некоторых наших послужных списках. Не так ли?