Юго-Восток
Шрифт:
Я подумал — жаль Иголка такое не видит, ей бы жутко антиресно было. Ясное дело, откуда в лесу некультурном праздники? Правду сказать, Иголка на промзоне нос морщила да чихать порывалась, вроде как воняет ей, что ли. Ну чо, я принюхался — нет, вроде ничем не воняет. Ну, может, маленько совсем, это когда Бык с Кудрей сели возле нас портянки перематывать.
Подняли Голову на балкон, куда деваться. Девки опять по столам бражку да мед понесли. Музыканты громко заиграли, я люблю, когда громко. Музыкантов четверо было, два барабана и две трубы. Они у нас молодцы, ага, всюду играют, и на Факеле, и везде на промзоне, если позовут. На Пасеке, правда, не играют, один раз на свадьбу спробовали, так все крысопсы вокруг выть собрались, ешкин медь, а после жук-медведь приперся, гости еле успели
— Дайте Голове сказать! — закричал пьяный Кудря и произвел некультурный звук. — Механик пусть сам скажет!
Кое-как притихли, хотя в дальнем углу все плясать порывались, да под столом кто-то храпел громко. Ну чо, рыжий приосанился, любит он это дело, выступать.
— Что мы знаем об устройстве вселенной? — грозно спросил Голова. — Что мы можем противопоставить?
Ясное дело, тут все притихли, про такое устройство никто и слыхом не слыхивал.
— Граждане и гражданки, а также лица без определенного места! — Голова стал махать кулаком. — Все прогрессивное человечество ожидает от нас. Мирное сосуществование — это не пустой звук. В этот торжественный день мы почтим память. Возьмемся за руки, друзья…
Я обрадовался, что хоть последние слова Головы все поняли и завопили пуще прежнего. Больше говорить ему не дали, да и слава Спасителю, а то в прошлый раз две бабы кликушами стали после его праздничных речей. Сняли Голову с балкона, нам вниз вернули, по пути еще по спине набили, а девки поцеловали раз восемь, а то и девять. Вот какой у меня умный друг! Я сам заслушался, почти забыл, чо мы сюда приперлись.
Мы уже собрались помаленьку смыться. Но тут в столовку пришла Любаха, и моя маманя тоже. Маманя сперва некультурно поступала, на Голову вовсе не глядела, у меня аж ухи зачесались. Меня маманя обняла, стала повторять, чо я худой такой стал. А сеструха тоже следом пристроилась, в одну дуду дудят. И вышло так, что я из-за Иголки совсем отощал, того гляди помру. Ух, так бы и вбил сеструхе нос в щеки, кабы пацаном была. Я здорово загрустил тогда, и кусок в горло не полез. Загрустил, будто в первый раз семейство мое увидал.
— Ну и родичи у тебя, заразы такие, — зачесал в затылке Голова. — Я бы сам от таких ушел.
— Куда бы ты ушел, дурень? В Гаражи, что ли, к Шепелявому?
К нам подходили, обнимались, ага. Потом вдруг поздравлять стали. Удивился я маленько. То врагов из нас сделали, мол, хотели мы всех чумой с могильников заразить, а то вдруг первыми героями обозвали.
Вылез дядька Прохор, пьяный уже, сладко так запел про мои великие подвиги. Про трясуна подбитого, про то, как в бункере с сервами дрались, и про могильник с хлоркой. В другой раз я бы и слушать не стал, ешкин медь, ушел бы на хрен, нечего воздух дурью сотрясать. Ничего такого мы не сделали, охотник и должен жить как охотник. Но нынче я уходить не стал. Хвалят — и пускай хвалят. Давеча ругали и завтра будут взад ругать. Про завтра я даже не сомневался. Завтра нас точно проклянут. Так пускай хоть сегодня вечером всем в радость буду. Пускай маманя маленько за меня порадуется. А не хочет на невестку будущую глядеть — ее дела. Небось сама прибежит каяться, когда внучка ей родим. И Любаха враз подобреет, да только хрен я им внучка покажу! Вот так я сильно разозлился, аж зубами заскрипел. Никто не слыхал, все брагу пили и порося вкусного жрали, а еще музыку слушали. К празднику новую песню из журналы разучили. Бабы многие рыдать стали, ага, уж больно песня жалостливая.
— Славка, не бери в голову, — зашептал Голова. — Я ж тебе говорил, что так получится, вот оно и вышло. Не сердись на них…
— Да как не сердиться, ешкин медь? Ты смотри, вон бабы с сеструхой моей шепчутся. Небось все кости Иголке перемыли!
— Славка, тебе больше нет печалей? — пихнул меня Голова.
И верно, подумал я, чо я так дергаюсь из-за мамани да девок дурных? Вечно они пасечниц колдовками обзывали, а те наших — чумазыми, никуда от этой доброты не денешься, уж такая у нас любовь. Пускай себе ржут в углу да картоху трескают, пусть хоть полопаются от смеха, даже на них и не взгляну!
Наш путь теперь другой.
— Твердислав, будешь честно на ферме работать, опять десятником поставят, — зашептал мне дядька Степан. — Я тебе точно говорю, верят тебе, простили давно!
Ну чо, хотел я ему башку в плечи забить, выдал нас с рыжим, когда мы на Кладбище ушли. Может, и не побил бы, но кой-чо приятное точно бы пожелал. Но и тут Голова вовремя влез. Ну и умный же, откуда всегда догадывается, когда меня зло берет? Я благодаря ему уже раза три не подрался, во как! Ясное дело, и со Степаном драться не стал. Даже посмеялись с рыжим маленько, ага, какую я выгоду крупную упускаю. Мне чо-то вообще странно стало, не по себе как-то. Будто я это и не я. Вокруг свои все и Факел родимый, друзья да родичи дальние, да только вроде как чужие теперь. Или это я им стал чужой? Но свиньям хвосты я точно крутить не хотел.
— Славка, а здорово я придумал, чтобы в праздник мириться прийти? — пристал ко мне Голова. Он, как бражки хряпнет, такую дурь несет, телигентовым людям даже прямо неловко.
— Да, придумал ты здорово, — говорю. — Следи за дьяконом, мне на отца пялиться негоже. Как он с балкона уйдет, уйдем и мы.
Снова меня тоска взяла. Ну чо, веселиться у нас умеют. У нас, может, лучше всех веселятся. К примеру, в прошлый Новый год парни собрались и вдруг решили идти в Гаражи, бить вонючек. Собрались да пошли, без оружия вовсе, только с кольями. Потому что оружейку им пьяным не открыли. По пути побили всех, кого встретили, — и химиков маленько, и асфальтовых тоже, и пришлых каких-то, те на краю нашей земли палатки раскинули. До нор Шепелявого, правда, не дошли, замерзли маленько, ага. Назад побежали греться. А тут их снова с Асфальта пацаны встретили. Те, которых побили, они подмогу привели, человек двадцать. Ну чо, поколотили наших крепко. Я-то поздно узнал, с караула сменился, девки разбудили. Ну чо, надо своих выручать, а воевать-то нечем. Я тогда елку из бочки вынул, ага, елка у нас красивая стояла, для мальцов, хороводы чтоб водить. Не очень красиво получилось, конечно, детки-то пришли, а елки вместе с куклами и нету! Это мне уж после сеструха рассказала, она под Снегурку вырядилась, а дядька Лука для мальцов Дедом Морозом был. Дык это сейчас смешно, а тогда, говорят, многие плакали. Приходят хороводом в столовую, а елку-то Твердислав унес. Асфальтовых я тогда отогнал, ешкин медь, многие на забор влезли, после слезть не могли, ага. Мужики говорят — я тогда разволновался сильно, когда асфальтовые кончились, побег с елкой дальше. Пришлых еще раз побил, палатки им повалил. На другой день, правда, извинялся, все взад починить пришлось. Мужики говорят — до самых Гаражей почти добежал с елкой, Шепелявого на бой вызывал, но не дозвался…
Потому я не шибко верил, что за нами станут следить. Главное — на старшую берегиню Ольгу, не к ночи ее помянуть, случайно не налететь. Уж такая она хитрющая, враз подвох чует! Пошли мы с Головой ко мне в блок, обнялись маленько, вроде как качаемся. Никто за нами не следил, музыку еще быстрее заиграли. В нашем коридоре помахал я патрульному, который у входа в отцовский кабинет караулил. Так уж положено — охранять дом дьякона, даже если его самого нет.
— Ты глянь, Славка, это ж твой меч!
Ну батя молодец! Мне опять стыдно стало, я, вроде как вор, в родной дом пробрался. Мою койку заправили красиво и меч положили. Стало быть, у Гаражей не бросили, в печи прожигали, чистили и точили по новой.
Потом с Бурым долго обнимался. Бурый по мне жутко, видать, соскучился, прыгал, всю харю облизал.
— Может, с собой его возьмем? — предложил Голова. — Собака полезная, и зубы добрые.
— Брехает он много, не умеет молчать…
Ясное дело, я тоже сразу захотел пса с собой взять. Вот только как его молчать заставишь, вечно гавкает, да так звонко!
Заперлись мы с рыжим изнутри. Из комнаты мамани была вторая дверь в отцовский рабочий кабинет. Дверь всегда стояла на запоре, запирал отец с той стороны, а сам ходил домой в обход, по коридору.
— Не взломать, — я потрогал всюду пальцами. — Если топором или ломом отгибать начнем, патрульный заорет.
— Отойди-ка, — рыжий меня отпихнул, сам встал у двери на коленки. Стал он железо гладить, ласково так, ну точно девку охаживать. Дык я же забыл, кто у меня друг, а друг у меня — лучший механик.