Юго-Восток
Шрифт:
«…нынче святая Пасха. Три пары Божьей милостью обвенчал. Бунтовщики наказаны, всех семерых, прими Спаситель их души, мне пришлось повесить. Инженеры повинились. Постановили создать орден берегинь Огня из бездетных баб и девок, крепких в вере. Нарочно для охраны порядка и законной власти помазанника… Записано со слов беспалого дьякона Игната».
— Глянь, Славка, вот здесь интересно! — Рыжий перевернул сразу кучу страниц.
«…Март две тысячи сто тридцать девятый. Точную дату пытаемся восстановить. Бортовой журнал нового бункера перешел к дьякону Алексию. Дьякон Борис, пусть примет его в
— Ты глянь, какой год написан! — Голова потыкал в циферки. — Они тогда выходить вообще боялись. Вот так книга…
— Отец никогда не показывал… — Тут я посмотрел на рыжего и понял, что мы тут так и застрянем, до могилы будем журналу читать.
— Пошли, что ли, — сказал я и поволок его за собой.
Первую лестницу вниз одолели мы легко, никого не встретили. На второй лестнице снова никого не встретили, вот тут я внутри напрягся. Внизу как-то нехорошо было. Непонятно пока, но я обычно такие места в промзоне обхожу. А тут обойти негде, ешкин медь! Стали мы с рыжим метры считать, насколько глубоко залезли. После четвертой лестницы Голова замерзать стал, я его в ватник завернул. Ну чо, холодно, аж пар изо рта полез. У меня-то кожа твердая, и то чую, а на перилах стальных лед везде налип.
После шестой лестницы мы нашли запертый круглый люк. На люке было написано непонятное, но рыжий как-то прочел. Он сказал, что надо ниже, здесь попадем внутрь насосов. Потом стал трогать сталь. Я сперва не понял. Люк был здоровый, поменьше меня ростом, но железо, видать, толстое, с нашей стороны — вогнутое, что ли. И кое-где были вмятины. Будто лупили тяжелым.
— Слышь, Славка, а вдруг это правда?
— Чо правда?
Рыжий вдруг застрял, ни туды ни сюды, да и харю от факела отвернул.
— Ну эта… насчет червей. Что люки там задраены, где дрянь всякая под землей пролезала. Не, я не то что боюсь, но у нас с тобой даже самопалов нету…
— Голова, я сам хуже самопала. Топай давай.
После седьмой лестницы я сам прочитал: «Резервная щитовая…» И табличка грязная — «График регламентных работ», еще цифры какие-то. У меня аж в животе зачесалось, сам, видать, не шибко верил, что мы эту щитовую найдем. Дык ясное дело, Хасану бы я ни за что признаваться не стал, что про запасную лестницу знаю. Тихо тут было, только вода где-то журчала и пахло кисло. Я с огнем по ступенькам полазил маленько — нашел след отцовский, недельный. Ежели мы тут схему не найдем, уж и не знаю, ешкин медь, где еще искать.
Влево и вправо от лестницы расходились узкие коридоры. Обе стенки коридоров были снизу доверху в крючьях, на крючьях висели толстые кабеля. У меня аж дух захватило от такого богатства. Пластик на кабелях, правда, рассохся, кое-где стало видать металл, но все равно тут можно было наторговать на год вперед. И коров купить, и коняшек, и одежки крепкой, чего угодно. В коридорах было темно, мы туда не полезли. Еще я подумал, какой все же батя умный. Про такое богатство знает, но бережет, не дает распродать.
Голова заранее маслицем запасся, но справились без масла. Обрубок трубы нашли, нарочно тут лежал, чтобы винт сдернуть. Отвалили люк в сторону, выбрались на стальной мостик, весь в дырках, зашатался маленько, за перилами ничего не видать.
— Это тамбур. Дальше второй люк.
— Трубу давай, без нее я рычаг не сверну. Голова, кончай трястись, ешкин медь, лучше посвети!
— Я не трясусь… ты что, не чуешь, как воняет?
Тут я впервые учуял запах. Неприятная вонь такая, никак не мог припомнить, что напоминало.
Второй люк хуже поддавался, еле справились. Внутрях зато две лампы нашли, полные масла. Стало коридор видать, потолок в трубах, в коробах воздушных, по стенам — ящики до потолка, картинки висят блеклые, плесенью поеденные. Воздух тут худо менялся, в лампе фитиль еле разгорелся.
— Голова, как думаешь, где мы?
— Должно быть, уже в старом бункере. Только не пойму, с какой стороны.
— Тсс… ты слыхал?
— Не… а чего я должен слышать? Вроде каплет где-то.
— А ну зажги факел, живее! — Я нож вытащил.
Вроде тихо мы лялякали, а все равно казалось, что орем. Орать мне вовсе не хотелось, потому что здесь кроме нас кто-то был. Не зря же я охотник.
Голова факел запалил, ярко полыхнуло, ага. Прищурились мы, ешкин медь, после мрака аж глазья заслезились. От факела по стенам железным сполохи побежали, ржавое наверху, вода капает, пол здесь такой дырчатый, что ли. А по сторонам шкафы разные, широкие и узкие. В каждом почти шкафу — лампочки цветные торчат и окошки внутри со стрелками, а то и без стрелок. Где пылищи с палец, а где, напротив, дырявые шкафы от воды, ткни — развалится.
— Резервная щитовая… отсюда ликтричество включали.
Первым Голова сообразил:
— Славка, ты глянь вон туда, вверх! Видишь, кабеля цветные приходят?
Наверху была дыра. Здоровая такая дыра, между кабелей. Я, как ее увидел, сразу вспомнил, откуда запах такой знакомый.
Черви зубастые. Из той поганой породы, что за мясом из воды прыгают. Дык они запросто такие дыры выгрызают, а слизь ихняя смердит хуже чем портянки у Кудри.
— Славка, ты глянь, выходит — все же черви? Ты чо молчишь, вернуться хотишь?
— Нет, — сказал я, — не хочу. Не галди, дай послушать маленько.
Дык ясное дело, пугать рыжего я не хотел, и без того страшно. Не то чтоб червяка напужался, а все же неприятно. Нет у меня к ним симпатии, ага. Хотя они на человека нечасто кидаются, но дело-то в другом.
На Факеле делать им было нечего. Если только…
Ну чо, даже думать о таком не хотелось. Хотя слыхал не раз побасенку, что, мол, берегини Огня под землей червей на мясо мутов прикармливают и в колодцах сливных селят, чтобы те нижние входы в Факел охраняли. Или еще хуже сказка, про Девятый тоннель. Вроде как там патрулируют вечные берегини, слепые старухи со щупальцами вместо глаз. На привязи у них — ручные черви, ешкин медь, у каждого зубы как у волка. А когда дьякон велит трубить самую последнюю тревогу, когда уже сил у бойцов не останется, отъедет тогда стена в сторону, выйдут старухи и всех врагов поубивают, ага. Но взад их уже не загонишь. На Факеле мальцы вечно стены простукивают, ищут Девятый тоннель, и я, когда пацаном был, его искал.