Юго-Восток
Шрифт:
— Да, — сказал Голова, — это ты здорово придумала… Только чего отшельнику от нас надо?
— Ему надо к Садовому рубежу, — пожала плечами Иголка. Просто так сказала, будто Чичу на колодец за водой хотелось дойти.
Ну чо, проводил я Иголку до леса, пожомкались маленько, не без того, но до самой малины дело не дошло. Иголка в лесу стеснялась, что ли. Да и вообще, маленько странная стала. Раньше, как прибежит ко мне, на ходу одежку снимала, а теперь вроде сторонилась. Я уже спрашивал, что так, может, не нравлюсь больше? Не, говорит, дурак ты у меня, Славушка. Ну чо, дурак так дурак, лишь бы с ней навсегда…
— Ты меня прости, — сказал я. — Вишь как оно вышло, не видать мне теперь места в караване. Теперь мне
— Ой, да это все фигня, — Иголка подпрыгнула, меня еще разок в щеку клюнула. — Главное — ты живой, вот так.
— Дык… как же мы теперь вместе торговать поедем? Вон Голове шепнули, мол, Хасан ищет, кто дружков его загубил.
— Все фигня, кроме пчел, — повторила смешную отцовскую присказку Иголка. — Чич знает, что делать. Ты главное — карту достань. Я верю, ты у меня самый смелый и умный.
После таких слов я понял — а ведь права моя женщина. И вправду я самый смелый и умный. Перекрестился я — и рысью на Факел. На Факеле все же торговцы стрелять меня не будут.
Батю я маленько боялся, думал — наорет на меня. Вообще-то он особо не орет, но может так тихо сказать, что выходит хуже крика. Дык на то и дьякон, он ведь как железный гвоздь. Если уж честно, то я бати боялся не маленько, а здорово так боялся. Аж зубы во рту тряслись.
Ну чо, батя орать не стал. Все-таки праздник на Факеле, великий праздник — День Знаний. Завсегда его первого сентября празднуем, с незапамятных времен повелось. У сеструхи хранится журнала старая, мышами объетая маленько, ее первого сентября в большую столовую выносят и под крестом Спасителя кладут. Чтобы все видели и помнили про День Знаний. В журнале русскими буквами записано, что это самый светлый праздник для всех… Дальше, правда, оторвано маленько, но картинка на весь лист, картинку хорошо видать. Девчушка там такая, светленькая, и одета страсть как красиво, с цветочками. Девчушка звонит в колокольчик, вроде рынды, что у механиков на Автобазе висит, только маленький. Звонит и смеется, ага. А вокруг — народищу! Тьма народищу, тьма, все руками машут и цветами зачем-то машут и орут. И сразу ясно, что День Знаний был самым развеселым праздником на Руси.
Ну чо, на Факел нас вдвоем сперва не пускали. То есть меня пускали, патрульные признали, только вылупились, будто говорящего коня встретили. А за рыжего пришлось знакомым техникам заступаться. Не понравились мне такие забавы, вроде как Голову за врага нынче считают? Еще патрульные сказали, что доступ для рыжего в мастерские закрыт, и любимого серва-паука ему не видать.
Ясное дело, Голова нервный сделался, бурчать стал, что его заживо схоронили и за врага держат, и что пусть хоть весь Факел треснет, он жопу теперь не поднимет, чтобы нам помочь. Патрульные принялись его уговаривать, мол, порядок такой новый, потому как мутов изловили, уже прямо под колючей стеной, и дьякон всем десятникам накрутил хвосты. Вонючек мы с рыжим увидали сразу, во внешнем дворе, возле пилорамы. Их там за ноги подвесили, так что башки пятнистые — прямо в лужах. А лужи-то глубокие, во внешнем дворе вечно грязь по колено. Висят шпиены, от грязи отплевываются, дергаются, ага, дышать-то нечем. Да тут еще пилорама свистит, мужики ворот крутят, стружка гадам прямо в морды летит, так им и надо!
На отца мы наткнулись во втором тоннеле жилого этажа. Отец на нас посмотрел только. На рыжего так скучно поглядел, будто паутину в углу приметил.
— Подписались в приказчики? — спросил отец. — На сколько лет?
— Дык пока на год… — Я хотел сказать, что наш договор, похоже, сорвался, что мы с рыжим собираемся сами фургоны броневые собирать, но… отец уже отвернулся. За ним инженеры поспешали, и дьяки младшие, и берегини…
Как всегда, ешкин медь, не до меня. Сколько себя помню, еще мелкие мы с Любахой были, ждали батю, ждали, так и засыпали без него. Ясное дело, дьякон не может дома сидеть, за юбку жены цепляться. Но все равно грустно, неприятно, что ли.
— Ну вот и поздоровкались, — тихонько сказал Голова. — Да уж, батя твой хужей моего.
Я разозлился, хотел ему нос в щеки повбивать. Но не стал, ясное дело. Если я своему лучшему другу всякий раз по носу бить буду, так ведь он и поглупеть может. А мне жутко нравилось, что Голова умный, ага.
Дьякон пошел себе по коридору, быстро так, на ходу приказы дает, спрашивает, зовет кого-то… Я тогда успел подумать — ежели бы он прогнал всех своих, ежели бы хоть минутку со мной полялякал, я бы точно не выдержал и признался во всем. Дык страшновато, как ни крути, выходит, что дом родной грабить иду.
Но отец не вернулся. Он был вечно занят.
— Славка, он ведь очень рад, что ты к празднику вернулся, — прошептал мне в ухо рыжий. — Ну да, даже не сомневайся, он рад и гордится тобой. Просто показать не может. Он ведь как ты, то есть наоборот, только еще хуже.
Ничо я не понял. Тут прибежали Бык с Кудрей, и ну давай обниматься. Бык, правда, промахнулся, бабку какую-то обнял, у меня за спиной как раз ковыляла. Эти дурни, бойцы мои бывшие, закричали, что нас велено накормить за лучшим столом, и все, мол, так рады, что я живой. И что рыжий живой, все тоже рады, потому что паук-серв каждый день требует своего капрала и порывается идти на выручку, переживает больно и дает потому мало ликтричества. Но зато, благодаря рыжему, в школе, и садике, и на ферме всегда теперь свет горит.
Ясное дело, новость хорошая. Рыжий мне подморгнул. Ну чо, пошли мы в большую столовую, а там уже толпа собралась, ага, и начался праздничный молебен. Не весь Факел, ясное дело, однако половина точно собралась. Хорошо, что в большой столовой потолки высоко, и еще балкон целый вокруг стен приделан, там человек сто умещается.
Ну чо, я молитвы со всеми спел, правда, Голова промолчал, он же пока некрещеный, да и не рвется особо. После загомонили все, точно воробьи голодные, а тут музыкантов привели, стали играть, а журналу святую стали среди столов носить. Многие заплакали, деткам стали по обычаю подарки дарить, потому что нынче в школу. Потом захлопали, на балкон вышел дьякон и всех поздравил.
Отец говорил, как капусту рубил. Сказал, что мы не потеряем ни зернышка знаний. Что дети всегда будут учиться, это Факелу завещали первые дьяконы, при которых открылась школа. Сказал, что с этого года все будут наизусть учить историю Факела, и что история — это будет такая новая книга, потому что механики наконец доделали машину, которая будет делать бумагу. Вдруг отец повернулся и показал всем на рыжего, ешкин медь, и сказал, что Голова и есть главный придумщик бумаги. Правда, бумага пока выходит серая, толстая и воняет маленько, но все равно можно на ней писать историю и другие науки. Тут все заорали так, что дети совсем перепугались, стали рыжего обнимать и по спине бить.
Пока начальники цехов его по спине били, еще ничо, они ведь старые, сильно врезать не могут уже, но после начальников молодые полезли. Я за рыжего напужался маленько, он и так после болезни ходит медленно и тощий весь. Если каждый его от радости так по хребтине шваркнет, так впору взад на Пасеку нести! Заслонил я его, говорю, мол, хватит, друг друга шваркайте, не то щас носы живо в щеки вобью. Я шутить не люблю, а кто об том позабыл, пошли на огород, там живо вспомните.
Вокруг стали медовуху разливать, из самопалов пару раз пальнули и… зажгли ликтричество! Ох как все завопили! А батя снова сказал — благодарим, мол, механиков и особо Голову, что он паука так умно приспособил. И что механикам всегда на праздниках рады, и пусть Голова от Автобазы выступит и скажет. Все как заорут — ура Автобазе! Ура Факелу! И давай скакать, хотя танцы пока телигентовые были, морды пока не били и по углам не блевали.