Юго-запад
Шрифт:
С наступлением сумерек солдаты уходили с передовой, шарили по бункерам в поисках пищи. На окровавленном асфальте улиц возле разорванных снарядами лошадей эсэсовцы из-за куска конины убивали друг друга. Военный комендант Будапешта генерал Эрне Ченкеш отменил всякое снабжение населения продовольствием. Он же официальным рапортом доложил Вильденбруху, что в Буде по самым ориентировочным подсчетам скрывается семьдесят тысяч дезертиров. Семьдесят тысяч! Пять укомплектованных пехотных дивизий! Убитых перестали хоронить. Отмечены случаи заболевания тифом...
По нескольку раз в сутки командующий
Бледный и внешне спокойный, Вильденбрух читал эти радиограммы со злобной горечью в душе. «Вероятно, и я поступал бы точно так же. Ставка не хочет, чтобы я и мои солдаты достались русским в качество пленных. А чтобы пас переколотить, нужны силы и нужно время. Много сил и много времени. И, конечно, ставке выгодней, чтобы десятки советских дивизий были прикованы к Будапешту, а не наступали там, у Кенингсберга, у Бреслау, у Франкфурта-на-Одере... Нечеловеческая логика войны! »
Четвертого февраля, перед самым рассветом, когда Пфеффер-Вильденбрух наконец заснул, в дверь его подземного кабинета торопливо и громко постучали. Вильденбрух очнулся, прищурился от яркого света настольной лампы, повернул на стук голову:
— Да! Войдите!
Вошел Ульрих фон Дамерау.
— Ну что там такое? — недовольно зевнул Вильденбрух,
— Радиограмма из ставки.
— Что?
— Радио из ставки.
Отпустив адъютанта, Вильденбрух достал из сейфа свой личный шифр, с затаенной надеждой сел к столу: вдруг это санкция на капитуляцию? Он прочитал расшифрованную радиограмму дважды и только потом откинулся на спинку стула.
«Два года назад так же было с Паулюсом».
То, что сообщала ставка, несколько часов спустя опубликовали все берлинские утренние газеты. «В связи с успехами немецких войск под Будапештом» фюрер присвоил Пфеффер Вильденбруху звание генерал-полковника войск СС. Кроме того, он был награжден дубовой листвой к рыцарскому кресту. Такие же награды получили командир 8-й кавалерийской дивизии СС бригаденфюрер Румор и командир 22-й кавалерийской дивизии СС бригаденфюрер Цехентер.
Узенький переулок, наискось выходящий к улице, пустые дома, в окнах почти ни одного стекла, какие-то солдаты на двух «студебеккерах» с прицепленными гаубицами, черные голые деревья и грязный снег под ногами — это все, что увидел Саша, первым вывалившись из кузова машины. Командир взвода управления лейтенант Чибисов уже стоял около артиллеристов и о чем-то говорил с их командиром.
— Значит, этот домик свободен? — спросил Чибисов.
— Да мы его и не занимали, товарищ лейтенант, — ответил артиллерист. — Мы что? Одну ночку постояли, постреляли и теперь вот сматываемся.
Командир взвода управления повел своих солдат через сорванную с петель калитку в глубину пустынного небольшого садика. Здесь стоял уютный одноэтажный особнячок.
В особняке было пусто и холодно. На кухне белела газовая плита, в ванной комнате все было в порядке, только треснуло зеркало над умывальником, в кабинете — маленькой комнатке с двумя окнами в сад, на письменном столе — телефон, рядом, на тумбочке, — большой радиоприемник, «телефункен».
Позади, у двери, послышался кашель. Саша и Чибисов обернулись. На пороге комнаты стоял высокий сухощавый старик, очень хорошо одетый, в пальто с бобровым воротником, в мягкой темной шляпе. Он снял шляпу, вежливо поклонился и, помогая себе руками, стал мучительно что-то вспоминать.
— Драсту-те! — наконец сказал он.
Чибисов понял, что это означает «здравствуйте», и весело ответил:
— Привет, папаша! В чем дело?
Мадьяр заговорил, с трудом вспоминая русские слова. Из них кое-как можно было понять только «хозяин», «дом», «магазин галантерея-парфюмерия», «наци», «салашиста» и «забрала».
— Sprechen Sie deutsch? — спросил вдруг старик, внимательно глядя на Чибисов а из-под лохматых бровей.
— Ja, ja, etwas, — ответил тот весьма спокойно, с независимым видом. Он действительно говорил немного по-немецки. Помнил то, что дала школа, и то, чему научился на фронте.
Старик представился теперь более основательно. Его зовут Йожеф Хайду, он владелец небольшого галантерейно-парфюмерного магазина, который «забрали проклятые немцы», живет сейчас здесь же, но только в бункере. Он видит, что русские солдаты хотят стать на постой в его доме, и абсолютно не возражает против этого. Наоборот, он весьма и весьма рад и немедленно прикажет своей прислуге привести комнаты в порядок.
— Данке! — кивнул Чибисов. — Спасибо!
Хозяин ушел, и очень скоро в комнате появилась миловидная черноволосая девушка лет девятнадцати, в старой потертой шубке. Саша даже крякнул от удивления и восхищения, многозначительно глянул на Чибисова: «Вот это, товарищ гвардии лейтенант, я понимаю! Вот это краля! »
Он развернулся вовсю. Переставляя по своему вкусу мебель, перестилал дорожки, закрывал ставнями выбитые окна. Потом, взобравшись на стол, стал снимать со стены изображения Иисуса Христа и девы Марии. Они, по его мнению, были в штабе батальона совершенно липшими.
И вот тут-то он услышал наконец ее негромкий сердитый голос:
— Нем сабад [8] .
— Чего? — оторопело спросил Саша, обернувшись.
Девушка смотрела на него рассерженными глазами, но улыбка уже таилась на ее смуглом, как у цыганки, лице: трудно было не улыбнуться, видя растерянную и глупую физиономию Зеленина.
— Нельзя, что ль? — он подкрепил свой вопрос выразительным жестом.
Девушка кивнула.
— Ну, нельзя так нельзя. Мы ваши обычаи уважаем. — Саша спрыгнул со стула. — Только бог теперь никому не поможет, ни твоим хозяевам, ни фрицам.
8
Нельзя! (венгерск. )