Югославская трагедия
Шрифт:
— Да, да, да! — подтвердил Ранкович. — Вот это самое… Я сейчас как раз подбираю группу преданных людей; с их помощью я и буду работать в этом направлении. Мне нужны проверенные кадры. Я вижу, и ты не прочь при случае занять солидный пост в государственном или партийном аппарате, а?
— Конкретно, что я должен для этого делать?
— Во-первых, как историк, ты обязан — это мое поручение тебе, партийное поручение — подготовить в соответствующем освещении, исходя из того, что я сказал тебе, своего рода научно-политический доклад, или, как это называется…
— Трактат, — торопливо подсказал Катнич.
— Попытайся найти факты об исторических разногласиях наших
— Охотно сделаю. Я постараюсь найти подходящие материалы. Все мои лекции в институте были основаны на той концепции, что…
— Во-вторых, — оборвал Ранкович, постукивая по столу широкой ладонью, — надо переходить к действиям! Иначе всей твоей теории грош цена. Конкретно? Изволь. Этот Загорянов и ваш Корчагин… Они, как дрожжи в тесте. Побратимы… Корчагин… Одно это имя… Только что я велел Магдичу объявить благодарность им обоим за операцию в Боговине. Пусть в глазах всего батальона это так и останется благодарностью. Но для тебя я отменяю эту благодарность. Никакой поблажки и пощады своевольникам! Понятно? Кстати, Корчагин давно в батальоне?
— С начала восстания.
— Значит, он выдержал Игман, уцелел под Гацко и был при Сутеске?! В таком случае он слишком много видел и знает все печальные страницы в истории нашей борьбы. — Ранкович понизил голос.
Наступило молчание.
— Печальные страницы, — прошелестел он одними губами, придав глазам скорбное выражение. — На фоне наших успехов они выглядят как-то невероятно.
— Парадоксально! — угодливо подхватил Катнич.
— Ты прав, — Ранкович чуть заметно улыбнулся. — Наш престиж и авторитет в Советском Союзе будут поколеблены, если там узнают об этих печальных страницах, хотя бы от того же Загорянова, которому его дружок Корчагин возьмет да и сболтнет что-нибудь лишнее… До поры до времени нам необходимо придерживаться своей обычной декларативной политики в отношении Советского Союза. Ясно? Советских людей надо, конечно, любить и ласкать, но следует остерегаться впускать их в наш дом с черного хода. А вот этот Загорянов проник, как видишь, в самое нутро нашей армии. И Корчагин все время с ним. Кстати, какого ты мнения о Корчагине? Болтлив?
— От него всего можно ожидать. Вы меня ведь хорошо знаете. Я всегда был сербским патриотом, и мне претит, например, эта его несербская кличка — Корчагин. Милетичу недороги наши сербские традиции. Ему дороже Советский Союз, он готов во всем брать пример с русских, даже вот в этой инициативе… Он вообще не сдержан и мало дисциплинирован. Удивлен, как Перучица и командир батальона Вучетин дают ему ответственные поручения.
— Ну, насчет Вучетина посмотрим в дальнейшем. А Перучица… О Перучице особый разговор. Что же касается Загорянова и Корчагина, то если они окажутся для тебя костьми, застрявшими в горле, что весьма вероятно, то я не буду ни удивлен, ни слишком опечален, если ты найдешь средство удалить эти кости. Ты меня понимаешь?..
— Вполне, — сдавленным голосом произнес Катнич. — Но, друже Марко, это же не мой метод! Я…
Под неподвижным тяжелым взглядом, в упор устремленным на него, Катнич осекся.
— Какое средство, — уж это решай
Глаза Ранковича, словно проникнув в самое существо Катнича, сковали всю его волю, уничтожили всякую попытку уклониться от нового опасного поручения. У Ранковича были веские основания, не стесняясь, говорить с Катничем обо всем откровенно и не сомневаться в том, что любое его задание Катнич выполнит. Он знал о нем все.
— Помощь со стороны ОЗНА [28] Громбац тебе обеспечит, — закончил он и, откинувшись на спинку стула, задымил сигаретой.
— Кстати, ты читал сочинение Макиавелли «Государь»?
Катнич утвердительно кивнул.
— Настольная книга Тито. Там есть много дельного, чему можно поучиться. Все средства дозволены! Цель оправдывает любые средства! Ты согласен с этим?.. Да, чуть не забыл, я привез тебе подарок.
Ранкович порылся в кармане щегольского френча.
28
Так называемый отдел защиты народа, титовская разведка во время войны.
— Вот Мундштук из рога северного оленя. Олени водятся в России. Своего рода символ… Ясно?
И Ранкович усмехнулся себе под нос.
Катнич молча, без всякой радости принял подарок.
9
«…Горная долина Ливаньско Полье, изрезанная каналами, и скалистые Динарские Альпы, засыпанные глубоким снегом, остались позади. Спустившись с крутого Камешницкого хребта, мы снова попали в осень. Ноги по самые щиколотки вязли в густой хлюпающей грязи, скользили по мокрым круглым камням, которыми была усеяна дорога. Голые серые поля простирались вокруг. Изредка глаз радовала яркая зелень озимых всходов; полоски неубранной кукурузы тепло розовели в лучах солнца, ветер гнал по полям оторвавшиеся от корня кусты терновника и степной вишни.
Уныло выглядели эти просторы. Но сколько звучало тут радостных кликов и песен! Мы проходили под триумфальными арками, увитыми в нашу честь хвойными ветками и виноградными лозами. Женщины, старики и дети горячо, с гордостью нас приветствовали: «Наше войско! Живели шумадийцы!». Они знали, что мы идем на помощь черногорцам, и от всей души желали нам успеха.
И в батальоне царило повышенное, чуть ли не праздничное настроение. Во мне крепли силы, росло желание действовать. Я решительно отказался от лошади, которую предложил мне командир батальона Томаш Вучетин. Этот высокий черногорец с худым лицом и тонкими, сжатыми губами был со мною сдержан, даже суров, и только в его удивительно спокойных, глубоко сидящих в орбитах глазах сверилось теплое чувство, когда он настойчиво уговаривал меня сесть на вьючную лошадь.
Иован Милетич, как и все, весело оживленный, казалось, совсем позабыл о своих опасениях. Я и сам готов был объяснить его недавнее подавленное состояние чрезмерной мнительностью. Как я и предполагал, с ним ничего плохого не случилось. Ранкович не принял его лично, а передал через комиссара бригады Магдича нам обоим благодарность. И все же Иован утром пришел в сторожку бледный, с нервной дрожью в лице. «Хорошо, что ты был со мной в Боговине, хорошо, что ты сейчас с нами», — сказал он мне таким тоном, как будто без меня его обязательно привлекли бы к ответственности. Вот до чего доводит мнительность!