Юлиан отступник (Христос и Антихрист - 1)
Шрифт:
– Все можно бы простить, но зачем отнимает он у нас последнюю радость жизни - цирк, сражения гла
диаторов? Друзья мои, вид крови дает людям блаженство. Это святая радость. Без крови нет веселья, нет величия на земле. Запах крови - запах Рима...
На лице последнего потомка Авзониев вспыхнуло слабое странное чувство. Он вопросительно обвел слушателей простодушными, не то старческими, не то детскими глазами.
Огромная туша Гаргилиана зашевелилась на полу; подняв голову, он уставился на Авзония.
– А ведь хорошо сказано: запах крови - запах Рима! Продолжай, продолжай, Марк, ты сегодня в ударе.
– Я говорю, что чувствую, друзья. Кровь так сладостна людям, что даже христиане не могли без нее обойтись: кровью думают они очистить мир. Юлиан делает ошибку: отнимая у народа цирк, отнимает он веселие крови. Чернь простила бы все, но этого не простит...
Последние слова Марк произнес вдохновенным голосом. Вдруг провел рукой по телу, и лицо его просияло.
– Потеешь?-спросил Гаргилиан с глубоким участием.
– Кажется, потею,- отвечал Авзоний с тихой, восторженной улыбкой.- Три, три скорее спину, пока не простыл,-три!
Он лег. Банщик начал растирать жалкие, бескровные члены его, подернутые синеватой бледностью, как у мертвеца.
Из порфировых углублений, сквозь млечное облако пара, древние эллинские изваяния смотрели на безобразные тела новых людей.
А между тем, в переулке, у входа в термы, собиралась толпа.
Ночью Антиохия блистала огнями, особенно главная улица Сингон, прямая, пересекавшая город, на протяжении 36 стадий, с портиками и двойными колоннадами во всю длину, с роскошными лавками. Перед лестницей бань, озаряя пеструю толпу, пылали уличные светильники, раздуваемые ветром. Смолистая копоть расстилалась клубами с железных подсвечников.
В толпе слышались насмешки над императором. Уличные мальчишки шныряли, выкрикивая насмешливые песенки. Старая поденщица, схватив одного из них и задрав ему рубашонку на голову, ударяла по голому заду звонкой подошвой сандалии, приговаривая:
– Вот тебе, вот тебе! Будешь, чертенок, петь срамные песни! Смуглолицый мальчик кричал пронзительно. Другой, вскарабкавшись на спину товарищу, углем чертил карикатуру на белой стене - длиннобородого козла в императорской диадеме. Мальчик постарше, должно быть, школьник, с милым, бойким и плутоватым лицом, выводил под рисунком надпись крупными буквами: "се нечестивый Юлиан".
Стараясь сделать свой голос грубым и страшным, переваливаясь с ноги на ногу, как медведь, он рычал:
Мясник идет, Мясник идет, Острый нож несеЧ, Бородой трясет, С шерстью черною, С шерстью длинною,Бородой своей козлиною.
Прохожий, старый человек, в темных одеждах, должно быть, церковник, остановился, послушал мальчика, покачал головой, поднял глаза к небу и обратился к рабу-носильщику:
– Из уст младенца правда исходит. Не лучше ли нам жилось при Каппе и Хи?
– Что это значит: Каппа и Хи?
– Не разумеешь? Греческой буквой Каппа начинается имя Констанций, а Хи первая буква в слове Христос. Ни Констанций, ни Христос, говорю я, не сделали жителям Антиохии никакого зла - не то, что разные проходимцыфилософы.
– Что верно, то верно, при Каппе и Хи нам лучше жилось!
Пьяный оборванец, подслушав эту остроту, с торжествующим видом помчался разносить ее по улицам.
– При Каппе и Хи недурно жилось!-кричал он.Да здравствуют Каппа и Хи!
Шутка облетела всю Антиохию, понравившись черни бессмысленной неопровержимостью.
Еще большее веселье царствовало в кабаке, против бань, принадлежавшем каппадокийскому армянину Сираксу: давно уже перенес он торговлю из окрестностей Цезареи близ Мацеллума в Антиохию.
Из козьих мехов, из огромных глиняных амфор щедро цедилось вино в оловянные кубки. Говорили, как и везде, об императоре. Особенным красноречием отличался маленький сириец-солдат, Стромбик, тот самый, который участвовал в походе цезаря Юлиана против север
дых варваров Галлии. Рядом с ним был его неизменный спутник и Друг, исполинского роста сармат Арагарий.
Стромбик чувствовал себя, как рыба в воде. Больше всего в мире любил он всевозможные бунты и возмущения.
Он собирался произнести речь. Старуха тряпичница сообщила новость: - Погибли, погибли мы все до единого. Покарал Господь! Соседка такое сказывала, что сперва не поверили.
– Что же, старушка?.. Расскажи!..
– В Газе, милые, в городе Газе случилось. Напали язычники на женскую обитель. Выволокли монахинь, раздели, привязали к столбам на площади, рассекли тела их, и, обсыпав ячменем трепещущие внутренности, кинули свиньям!
– Я сам видел,- добавил молодой прядильщик с бледным упрямым лицом,- в Гелиополисе Лаванском язычник пожирал сырую печень убитого дьякона.
– Мерзость!
– проговорил медник, нахмурившись. Многие перекрестились.
При помощи Арагария Стромбик вскарабкался на липкий стол с лужей вина и, подражая ораторам, с величественным видом обратился к толпе. Арагарий одобрительно кивал головой и указывал на него с гордостью.
– Граждане!
– начал Стромбик,- доколе будем терпеть? Знаете ли вы, что Юлиан поклялся, вернувшись из Персии победителем, собрать святых мужей и бросить их на съедение зверям? Притворы базилик обратит в сеновалы, алтари в конюшни...
В двери кабака вкатился кубарем горбатый старичок, бледный от страха, муж тряпичницы, стекольщик. Он остановился, в отчаянии ударил себя обеими руками по ляжкам, обвел всех глазами и пролепетал:
– Слышали? Вот так штука! Двести мертвых тел в колодцах и водосточных трубах!
– Когда? Где? Каких мертвых тел? Что такое?
– Тише, тише' - замахал руками стекольщик и продолжал таинственным шепотом:-Говорят, Отступник давно уже гадает по внутренностям живых людей о войне с персами...