Юмористические рассказы

Ликок Стивен Батлер

– А теперь, - начали мы, - позвольте задать вам несколько вопросов по поводу вашего мастерства. Прежде всего, в какой области драматургии сильнее всего, по вашему собственному мнению, проявляется ваш гений - в трагедии или в комедии?

– И тут и там, - сказал Великий актер.

– Другими словами, - продолжали мы, - ваш гений не превалирует ни в одной из них?

– Нет...
– ответил он, - мой гений превалирует и в той и в другой.

– Простите, пожалуйста, - сказали мы.
– Должно быть, мы выразились не совсем точно. Мы хотели сказать -

если сформулировать нашу мысль яснее, что, по-видимому, вы не считаете свою игру более сильной в одном жанре, нежели в другом.

– Да нет же...
– ответил Великий актер, выбрасывая вперед руку (великолепный жест, который мы знали и любили уже много лет!) и одновременно величественным движением львиной головы откидывая львиную гриву со своего львиного лба.
– Нет... Я одинаково силен в обоих жанрах. Мой гений требует и трагедии и комедии...

– Ах, вот что!
– сказали мы, наконец-то уразумев смысл сказанного. Значит, вот почему вы собираетесь вскоре выступить в пьесах Шекспира воплотить его характеры на сцене?

Великий актер нахмурился.

– Правильнее было бы сказать, что характеры Шекспира найдут во мне свое воплощение, - возразил он.

– О, конечно, конечно, - прошептали мы, устыдившись собственной тупости.

– Я намерен выступить в роли Гамлета, - продолжал Великий актер.
– И, позволю себе сказать, это будет совершенно новый Гамлет.

– Новый Гамлет!
– вскричали мы в восторге.
– Новый Гамлет? Неужели это возможно?

– Вполне, - ответил Великий актер, снова встряхивая своей львиной гривой.
– Я посвятил изучению этой роли многие годы. Толкование роли Гамлета было до сих пор совершенно неправильным.

Мы сидели потрясенные.

– До сих пор все актеры, - продолжал Великий актер, - я бы сказал - все так называемые актеры (я имею в виду тех актеров, которые пытались играть эту роль до меня).
– изображали Гамлета совершенно неверно. Они изображали его одетым в черный бархат.

– Да, да!
– вставили мы.
– Это правда: в черный бархат!

– Так вот, это абсурд!
– заявил Великий актер. Он протянул руку и снял с книжной полки три фолианта.
– Это абсурд, - повторил он.
– Вы когда-нибудь изучали елизаветинскую эпоху?

– Простите, какую эпоху?
– скромно переспросили мы.

– Елизаветинскую.

Мы безмолвствовали.

– Или дошекспировскую трагедию?

Мы опустили глаза.

– Если бы вы изучали все это, вам было бы известно, что Гамлет в черном бархате - просто нелепость. Во времена Шекспира - будь вы в состоянии понять меня, я бы мог доказать вам это сию же минуту, - во времена Шекспира никто не носил черный бархат. Его попросту не существовало.

– В таком случае, как же представляете себе Гамлета вы?
– спросили мы, заинтригованные, озадаченные, но в то же время преисполненные восхищения.

– В коричневом бархате, - сказал Великий актер.

– Великий боже!
– вскричали мы.
– Да это же открытие!

– Да, открытие, - подтвердил он.
– Но

это лишь часть моей концепции. Основное преобразование будет заключаться в моей трактовке того, что я, пожалуй, назвал бы психологией Гамлета.

– Психологией!
– повторили мы.

– Да, психологией. Чтобы сделать Гамлета понятным зрителю, я хочу показать его как человека, согнувшегося под тяжким бременем. Его терзает Weltschmerz.* Он несет на себе весь груз Zeitgeist.** В сущности, его угнетает извечное отрицание.

______________

* Мировая скорбь (нем.).

** Духа времени (нем.).

– Вы хотите сказать, - вставили мы, пытаясь говорить как можно увереннее, - что все это ему не по силам?

– Воля его парализована, - продолжал Великий актер, не обратив на нашу реплику никакого внимания.
– Он устремляется в одну сторону, а его бросает в другую. То он падает в бездну, то уносится в заоблачные дали. Его ноги ищут опоры и не находят ее.

– Поразительно!
– сказали мы.
– Но чтобы изобразить все это, вам, очевидно, понадобятся разные сложные конструкции?

– Конструкции!
– вскричал Великий актер с львиным хохотом. Конструкции мысли, механизм энергии и магнетизма...

– Ах, вот что, - сказали мы.
– Электричество...

– Да нет...
– возразил Великий актер.
– Вы опять не поняли меня. Я создаю образ исключительно своим исполнением. Возьмем, например, знаменитый монолог о смерти Вы помните его?

– Быть или не быть?..
– начали мы.

– Стоп!
– сказал Великий актер.
– А теперь подумайте. Это монолог. Именно монолог. Тут-то и кроется ключ к пониманию образа. Это нечто такое, что Гамлет говорит самому себе. В моей интерпретации ни одно слово фактически не произносится. Все происходит в полнейшем, абсолютном молчании.

– Но каким же образом, - спросили мы с изумлением, - удается вам передать всю эту гамму мыслей и чувств?

– Исключительно с помощью мимики.

Великий боже! Возможно ли? Мы снова начали всматриваться, на этот раз с напряженным вниманием, в лицо Великого актера. И, содрогнувшись, мы поняли, что он мог сделать это.

– Я выхожу на сцену так, - продолжал он, - и начинаю монолог... Теперь, прошу вас, следите за моим лицом.

С этими словами Великий актер скрестил руки и встал в позу; отблески волнения, возбуждения, надежды, сомнений и отчаяния появлялись, сменяя, мы бы даже сказали - сметая друг друга, на его лице.

– Изумительно!
– прошептали мы.

– Строки Шекспира, - сказал Великий актер, когда лицо его вновь обрело свое обычное, спокойное выражение, - не нужны, совершенно не нужны - во всяком случае, когда играю я. Эти строки - не более как обычные сценические ремарки. Я опускаю их. И делаю это очень и очень часто. Возьмем, например, всем известную сцену, в которой Гамлет держит в руке череп. Шекспир сопровождает ее такими словами: "Увы, бедный Йорик! Я знал его..."

– Да, да!
– невольно подхватили мы.
– "Человек бесконечно остроумный..."