Юнармия (Рисунки Н. Тырсы)
Шрифт:
— Видели, — сказал Андрей. — В первый раз это, что ли? Каждый день водят. А ты собирайся, Сенька, да живее. К Порфирию, к нашему красноармейцу, пойдем.
Сенька вбежал в дом и сейчас же вернулся, натягивая на себя куртку из красноармейской шинели.
Мы побежали в железнодорожный тупик.
У самых ворот тупика — казачий разъезд.
— Катай назад, а то Порфирия выдадим, — чуть слышно сказал Андрей.
Мы кинулись бежать вдоль высокой серой ограды.
За углом, у старых
Эти трубы лежали тут на земле без толку уже четвертый год.
— Васька… — сказал Андрей.
— Что?
— Ты меньше всех, тебя не заметят. Стой здесь и поглядывай за угол. А как уедут казаки, дай знать. Мы в трубах запрячемся.
У Васьки затряслись губы, но он не промолвил ни слова и остался на углу, прижавшись к ограде.
А мы забрались в цементную трубу и просидели там, не разговаривая и почти не шевелясь, с полчаса. Только изредка мы подносили ко рту сложенные лодочкой руки и тихонько дули на покрасневшие, застывшие пальцы.
Наконец мы увидели Васькины ноги. Васька остановился перед трубой, в которой мы сидели, и отрапортовал шепотом:
— Разъезд отступил на Голопузовку… Раненых и убитых нет…
— Ай да Васька! Ай да боевой разведчик! — смеялись мы, выбираясь из трубы.
— Ну, пошли скорее, — сказал Семен.
Мы побежали вдоль ограды к воротам. Казаков как не было. Только на том месте, где стоял их разъезд, осталась свежая куча навоза.
Мы шмыгнули в тупик
— Вот под этим вагоном мы и нашли Порфирия, — говорил Васька Семену, задыхаясь от бега. — А теперь Порфирий живет вон там, на чердаке.
Мы взобрались по лестнице, заваленной снегом, и остановились на трухлявой площадке.
Чердак мы едва узнали. Из всех щелей торчали пучки соломы Как будто она росла на двери и на стенах.
Андрей легонько толкнул коленкой дощатую дверь. Дверь скрипнула.
— Товарищ Порфирий… — шепотом позвал Андрей.
— Это вы, ребята? — отозвался хриплый голос из дальнего угла.
— Красноармеец? — спросил меня Сенька.
— Он.
Сенька шагнул было вперед, но Васька дернул его за куртку.
— Постой, Сенька, я пойду первый, а то он испугается, если чужого увидит.
И Васька первым вошел на чердак.
За ним двинулся Андрей, потом я, а сзади всех Сенька.
Порфирий сидел в углу чердака, съежившись, нахлобучив капюшон на голову.
— Что за парень? — тихо спросил он, мотнув головой в сторону Сеньки.
— Это тоже красноармеец, — сказал Васька. — Это Сенька, тот самый, про которого мы тебе говорили. Ты его еще в отряд записал. «Семен В.» — помнишь?
— Сенька? Ну, здорово, ежели ты Сенька. Да ты в самом деле красноармеец хоть куда — в сапогах! Ого, брат, какой ты!
— Он и фуфайку получил, — сказал Васька. — А махорки ему по две пачки в день выдавали.
— Ну? Неужели по две? — с завистью спросил Порфирий.
— Ей-богу, — забожился Васька. — Ему и шаровары выдали. Ватные. Смотри. — И Васька ухватился за Сенькины штаны.
— Да отстань ты! — толкнул его Сенька.
— Так, — усмехнувшись, сказал Порфирий. — Ну, докладывай, где ты побывал?
— На фронте.
— Во как! На фронте! Ну, садись, рассказывай нам, как там товарищи справляются.
— Ой и тяжело нашим, товарищ красноармеец, ой и тяжело! Снарядов никаких нет. В «Победу» последние четыре влепили. Саббутин — командир батареи — говорил: больше двух ни за что нельзя на нее тратить, а то, мол, запасов нет. Ну, а командир взвода не удержался. «На удар, — кричит, — трубка ноль!» Отчаянный парень! Да снаряды — это еще не все… А вот тиф там… Сыпняк. Больные в окопах лежат, на станциях вповалку валяются, в вагонах, кругом…
— А нам чего же ты про тиф не рассказывал? — спросил Васька.
— Не мешай, Васька, не суйся, — толкнул его Андрей.
— Народу видимо-невидимо помирает… — сказал Сенька, промолчав. — В прошлый вторник человек сорок хоронили. Я тоже ходил копать братскую. Страшно! Теперь отступать решили. Говорят, за Куму-реку отступят. Держаться нечем. Снаряды доставать неоткуда. А главное, сыпняк косит людей…
Я слушал Сеньку и думал: как же так? Сколько красноармейцев было. Ведь сам же я видел, когда эшелоны отправляли… И теплушки набиты были, и на лошадях, и на автомобилях ехали, и пешие шли… А он говорит — людей нет.
И мне представилось вдруг, что там, за семафором, в стороне Курсавки, одни мертвецы лежат. И среди мертвецов ходит дядя Саббутин, высокий, в полушубке, с тяжелой артиллерийской шашкой на боку.
Я посмотрел на ребят. Они сидели насупившись.
На чердаке было тихо, неуютно, сыро.
— А ты что ж про Сорокина не говоришь? — сказал наконец Васька.
— А что Сорокин? — насторожился Порфирий.
— Изменил нашим. Продал Красную Армию. Сволочь, офицер белогвардейский вот он кто оказался.
— Изменил? — переспросил Порфирий. — Так и надо было ожидать. Красноармейцы давно про него говорили, будто он снаряды с флангов белым передает.
— Кто же теперь командовать будет? — спросил Васька и вздохнул.
— Тебе, видно, придется. Больше некому, — сказал Андрей.
— Да ты брось шутить, не до шуток теперь, — огрызнулся Васька. — Вы лучше нам, товарищ красноармеец, скажите, — обратился он к Порфирию, — что мы теперь делать будем?
— Воевать будем, — сказал Порфирий.