Среди них есть строки, написанные за несколько дней до смерти, в госпитале, в Сантьяго де Чили, где больной поэт умирал не только от тяжелой болезни — его добило, фашистская хунта, залившая кровью любимую родину Пабло.
Сердце
художника не вынесло позора Чили…
Лауреат Ленинской премии мира, Нобелевской премии, всемирно известный художник, Пабло Неруда и в этих стихах остается поэтом жизни, верным принципам высокого гуманизма.
Стихи П. Неруды переданы в СССР — строну, которую он любил всю свою жизнь, видным чилийским коммунистом Володей Тейтельбоймом.
Мы публикуем сегодня некоторые из стихотворений последнего цикла Пабло Неруды в переводах Льва Осповата.
Возвращаясь
Я столько раз жил бок о бок со смертью,что потому и не умираю,не умею этого делать,чужие смерти меня караулят,а я ухожу со своей,с моей незавидной долейзаблудившегося коняна одиноких пастбищахюга Южной Америки:дует железный ветер,гнутся деревья,с рождения им сужденоцеловаться с землей,с равниной;затем возникает снег,он сделан из тысячи сабельс нескончаемыми клинками.Я давно возвратилсяоттуда, куда приду,из четверга после дождика,я вернулсяс моими колоколами,обосновался здесь,нашел себе луг,с горькой землей целуюсь,как согнутый куст.Ибо необходимоповиноваться зиме,позволить ветруподняться в тебе самом,и вот уже падает снег,сегодня сливается с завтра,ветер — с прошлым,надвигается стужа,под конец мы одни,наконец, замолчим.Спасибо.
Посол
Я жил в переулке, куда сбегалисьпомочиться собаки и кошкисо всего Сантьяго де Чили.Это было в 1925-м.Я запирался и наедине со стихамипереносился в Сад Альбера Самена,к пышному Анри де Ренье,под голубые веера Малларме.Нет лучше средства против мочимножества окрестных собак,чем хитроумное стекло,девственно чистое — свет и небо:окно во Францию, в свежие парки,где непорочные статуи— это было в 1925-м —обменивались мраморными одеждами,мягкими от прикосновенийдолгих изысканнейших веков.В том переулке я был счастлив.Много позднее, годы спустя,став послом, я приехал в Сады.Но поэты уже ушли.И статуи меня не узнали.
Все
Я, может быть, и не я, может быть,не сумел,не состоялся, не видел света, не существую:что это значит? И в котором июне,в какой древесинея рос до сих пор, продолжаю рождаться!Или не рос, не рос, а умирал постепенно!Я вторил в дверяхзвучанию моря,колоколов.Я
спрашивал о себе с восторгом(позднее — с тревогой],звенел бубенцом, журчал, как вода,с нежностью —и всегда опаздывал.Уже мое прошлое миновало,уже я не совпадал сам с собою,много раз потерял себя.И я бросился в первый попавшийся дом,к первой встречной,во все стороны —расспросить о себе, о тебе, обо всех:но где меня не было — не было никого,все пустовало,ибо попросту не было и сегодня,было завтра.Зачем стучать понапраснув каждую дверь,за которой нас не окажется,потому что мы еще не пришли!Тогда-то мне и открылось,что я был точь-в-точь таким, как тыи как все на свете.
Здесь
Я поселился здесь, чтобы ведать,чтобы поведать о колоколах,—в море живут они,в море гудят они,в глубине.Потому и живу я здесь.
Приехали несколько аргентинцев
Приехали несколько аргентинцев,кто из Жужуя,кто из Мендосы,один инженер,один врачи три девушки — три виноградинки.Мне сказать было нечего.Моим незнакомцам — тоже.,Так мы и не поговорили,только дышали вместерезким воздухом Тихого океана,зеленым воздухомрасплавленной пампы.Быть может,они увезли его в свои города,как привозят собаку из дальней страныили какие-то дивные крыльятрепещущей птицы.
Людмила Уварова
Переменная облачность
Рисунки Г. ПОНДОПУЛО.
ВАЛЯ
1
— А у меня не было всего этого, — сказала Валя.
— Чего не было? — спросил Дима.
— Того, что у тебя: «Синей птицы» в Художественном театре, елки с цветными лампочками, подарков ко дню рождения. Я и вообще-то никогда не справляла свой день рождения…
— Жаль, — сказал Дима.
— Говорят, детство всегда при нас, в кармане, что ли…
Он улыбнулся:
— Как зажигалка или записная книжка?
Она нахмурилась.
— Почему ты смеешься? Разве то, что я говорю, смешно?
— Нет, — сказал он, — совсем не смешно.
Смотрел на нее, сердитую, с коротко стриженными волосами — кажется, вот такая умышленно растрепанная прическа называется «Гаврош», — загорелую до того, «что глаза стали совершенно светлые, словно отмытые. Пожалел про себя: «А она права, детства у нее в общем-то не было…»
— Пошли купаться, — предложил он.
— Подожди, давай еще полежим немного на солнце…
— Ладно…
— Я подремлю, — сказала Валя, — немножечко, минут пятнадцать, а ты лежи и молчи.
На берегу реки разрослись густые липы. До чего прохладно под ними, ни одного солнечного луча не пропустят, зато выйдешь к воде, и сразу же в лицо ринется ослепительный светоносный жар солнца, и река в солнечных бликах, даже глядеть на нее больно…
Он отошел от Вали, лег в тени под липой, которую помнил еще давно, с той поры, как пошел в школу.
Он рос, переходил из класса в класс, а липа старела незаметно для всех, ширилась, словно бы толстела от старости, и ветви кое-где поредели, потому что иные поломались, а новые не выросли…
«Неужели и я когда-нибудь буду старым? — подумал он. — Нет, не хочу быть старым, постараюсь не стареть, это, наверное, можно — удержать молодость, но для этого надо заниматься спортом…»
Он передвинулся из тени на солнце. Сразу же стало жарко. Почти так же жарко, как на пляже где-нибудь в Евпатории или в Сочи…
