Юность Куинджи
Шрифт:
Бандурист на низкой ноте закончил пение и опустил седую голову. Слушатели стояли, не шелохнувшись. Крестьянка с маленьким морщинистым лицом держала у глаз хусточку [51] и вытирала слезы. Блестели глаза у полногрудой молодицы, державшей на руках младенца. Над головой Архипа и Насти раздался печальный шепот:
— Та це ж про нашего Миколу вин спивав. Забралы бидолагу на войну з туркамы. Може, вже загынув десь, — и женщина заплакала.
— Пишлы, пишлы звидцы, Ярыно, — отозвался глухой голос, видимо ее мужа. — Годи сэрцэ рваты.
51
Платочек (укр.).
— Нэхай ще заспивае, — всхлипывая, сказала Ярина. — Дай сердешному копийку, дай.
Крестьянин оттеснил ребят и подошел к старику, поклонился и положил медный грош в шапку. Из толпы вышли еще несколько человек и направились к кобзарю.
— Спасыби, люды добри. Спасыби, — сказал он, склоняя голову. — А тэпэр послухайтэ писню нашого батька–заступныка Тараса Шевченка…
Тяжко, важко в світі жити Сироті без роду: Нема куди прихилиться, — хоч з гори та в воду. Добре тому багатому: його люди знають: А зі мною зустрінуться — Мов недобачають.Архип все сильнее сжимал руку Насте, но не замечал этого. Неотрывно смотрел на кобзаря, мысленно повторяя за ним горькие слова, будто они ведали и о его сиротской доле. Ему тоже бывает тяжело и трудно. Никто не приласкает, не приголубит. Один, всегда один… Нет, есть Настенька, она — верный товарищ. Парнишка вздрогнул и разжал руку. Виновато посмотрел на девочку. Лицо ее побледнело, на глазах выступили слезы. Он снова схватил тоненькую руку, стал потирать, гладить ее маленькие, посиневшие пальцы.
— И совсем, совсем не больно, — храбро прошептала она.
— Зачем терпела? — спросил Архип взволнованно. — Эт-то, я… Он поет, — и виновато замолчал, снова уставясь на седого бандуриста, а тот продолжал:
А я піду на край світа… На чужій сторонці Найду кращу або згину, Як той лист на сонці. Пішов козак, сумуючи. Нікого не кинув. Шукав долі в чужім полі, Та там і загинув…Не понимая, что с
— Эт-то, я все одно уеду… учиться на художника.
— Уедешь? — упавшим голосом переспросила девочка и вдруг отрешенно, по–взрослому, повторила: — Уедешь… Забудешь меня. Люди становятся большими и забывают.
— Нет, Настенька, — горячо возразил он, — Эт-то, я тебя никогда не забуду. Стану на–а-астоящим художником, на–а-арисую картину: широкая–широкая степь, вся в цветах. Ты посредине… Красивый венок на голове…
— И пусть гуси рядом, — шепотом попросила Настя. — Белые, белые…
— И наших гусей, — согласился Архип.
— Ой, — неожиданно воскликнула она, — Наверное, папа уже ищет меня. — Сорвалась с места и побежала. — Приходи к нам в гости! — прокричала уже из толпы и затерялась в ней.
Архип направился к амбарам, пересекая ярмарочную площадь. Он торопливо шел вдоль палаток, где толклись мужики и бабы, они торговались, кричали, спорили, переругивались. Только у одной палатки людей стояло немного. Архип приблизился к ней и застыл в изумлении — она с трех сторон была увешана лубочными картинками. Как же не увидел раньше? Сдерживая нахлынувшее волнение, он подошел поближе. На деревянных полках покоились церковные позолоченные книги «Библия» и «Евангелие», попроще — «Житие святых». Рядом в скромных политурках лежали различные переводные романы. Толстые, солидные, в сафьяновых переплетах, находились отдельно, возле них стоял хозяин палатки — жилистый бритоголовый старичок с умными глазами, успевший уже где-то загореть до черноты.
На отдельных столах были раскрыты листы с гравюрами Густава Дорэ к «Божественной комедии» Данте. Необычайное изображение людей и каких-то чудовищ заворожило Архипа. В них было что-то пугающее и в то же время притягивающее. Он перевел взгляд на старика, увидел за его спиной иконы и прикрытые слюдой пейзажи — оттиски гравюр Рембрандта. Но имя великого голландца ничего не говорило Куинджи.
Кто-то спросил о цене гравюр. Старик назвал, и Архип машинально сунул руку в карман. В нем зазвенели медяки. Достал их и пересчитал — целых пятнадцать копеек. Посмотрел, как покупатели перекладывают и и рассматривают монохромные гравюры, и себе принялся выбирать оттиск. Хозяин увидел его и сказал строго:
— Мальчик, руками не трогай.
— Эт-то, я хочу купить, — твердо ответил Архип. — Вот эту. — Он показал на небольшой лист с изображением корявого старого дерева, стоящего у самого озера. На противоположном берегу виднелись постройки и две ветряные мельницы.
— А у тебя губа не дура. Понимаешь!
— Сколько стоит? — по–прежнему серьезно спросил Куинджи и вытащил из кармана деньги. — Йт-то, все у меня, — сказал он и добавил уже стеснительно: — Я люблю рисовать.
— М–да… Маловато у тебя, — проговорил хозяин и погладил загоревшую лысину. Потом с прищуром изучающе посмотрел на парнишку и сказал: — Хотя и знатная картина, да особенно не наживешься на ней. Так и быть — бери. Не часто такие юнцы, как ты, покупают мой товар… Чей же ты будешь?
— Архип я. Живу на Карасевке, — ответил Куинджи и улыбнулся.
— Ну что ж, Архип из Карасевки, желаю тебе нарисовать когда-нибудь такую же картину, — сказал старик и похлопал его по плечу.
Не чуя под собой ног, счастливый Архип бегом отнес гравюру в свою коморку и положил на тумбочку. Запыхавшийся, возвратился к амбарам. Аморети стоял в кругу подвыпивших мужиков и говорил покровительственным тоном:
— Я вам всегда плачу больше других. Помните это… Даст бог, будет урожай, к покрову богородицы привозите прямо сюда. Не обижу.