Юность Куинджи

Шутов Виктор Васильевич

— Спрятали в бочке, — вставил Семен Степанович.

— Не богохульствуйте, сударь, — сердито сказал священник, — Божья матерь осветилась неприкасаемым светом и ослепила иноверцев.

— Ну и ну, отец Илия! — перебил, усмехаясь, Косогубов, — А как случилось, что она по пути из Крыма исчезла?

— Козни иноверцев, — отрезал зло священник и поспешно перекрестился.

— Все-таки сумели подойти к иконе. А говорил, что ослепила.

— Вам, сударь, зелье токмо порчу приносит, — сказал священник и постучал ногтем по бутылке.

—

Аки паки, сиречь, наоборот. От него я бодрее и смелее делаюсь. Даже разумнее… Значит, все-таки исчезла икона вместе с бочкой. К слову, из-под такого же зелья бочка-то была. Говорили, что марьинцы вместе с ней ушли к татарам. Вот вам и паства, вот вам и воля божья. Все делают люди.

— Господин Косогубов, ваши уста глаголят ересь. Вы и чадам в училище такое проповедуете? — вкрадчиво спросил священник.

— Упаси бог! Как я смею? В официальном заведении, — проговорил с пафосом Семен Степанович, — Вы первый предадите меня анафеме. А я, знаете, еще пожить хочу. И бургундского выпить в компании с вами.

Думал вот поспорить, а у вас кишка тонка на сей предмет.

Аморети заразительно засмеялся, потом сказал:

— А я-то гадал, как вы, Семен Степанович, вывернетесь? Признаться, стал побаиваться за вас. Отец Илия в нашей парафин мужчина строгий. Так ведь, отец Илия?

— Прощаю ему словоблудие, — отозвался священник, — Отпускаю грехи. Тем паче, он в проигрыше. А я, дал господь, с прибытком, — и он жиденько захихикал. — А ему наказание предопределил.

Несколько минут в комнате стояла тишина. Как ни напрягал Архип слух — ни одного слова не уловил. Наверное, гости и хозяин метали банк.

После паузы стали доноситься короткие глухие слова:

— Пас…

— Первые…

— Пас.

Снова тишина, и вдруг довольный возглас священника:

— Потрафил! Ужо потрафил!

— Право–дело, как иной раз на ярмарке, — ^ заговорил Аморети. — Торговля идет — душа радуется. А то хоть плачь — не сбудешь товар. Или себе в убыток.

— Но вы-то процветаете, — откликнулся Косогубов.

— Война все карты спутала.

— Неужто?

— Неприятельский флот с декабря находится в Черном море. А нынче — Россия в состоянии войны. Побоятся к нам заморские купцы прийти, — сказал Аморети.

— Море большое, очень большое. Для каждого места хватит. Придут к нам, скажем, итальянские купцы… Вон сколько в Мариуполе их торговых фирм — Видович, Джербулини, Мебели, Галлеано. В виду военной ситуации продадут они подороже купцам наш хлебушек, а те еще дороже перепродадут французам и английцам. В войну за деньгами не стоят. Одни наживаются, другие жизней лишаются. Но как вы, Спиро Серафимович, можете допустить, чтобы этакое делали итальянские фирмы? Они жадные, а вы чуть подешевле ихнего продайте хлеб купцам заморским. Им выгодно, и вы в прибытке…

— На все воля божья, — прогудел священник.

— Погодите, отец Илия, — раздраженно отозвался Аморети, — По вашему рассуждению, любезный Семен

Степанович, получается, что мой хлеб должен служить неприятелю, врагу отечества нашего…

— Ну что вы, дорогой Спиро Серафимович! — воскликнул Косогубов. — Аки паки наоборот. Вы станете истощать казну неприятеля. Чем больше потратит он на хлеб, тем меньше останется денег на оружие.

— Истинно так, — подтвердил упившийся отец Илия, потому не понявший иронии Косогубова.

— Коли истинно, — подхватил сердито учитель, — то я предлагаю тост за процветание дела Спиро Аморети. Пусть хотя бы он от нашей мариупольской паствы внесет достойную лепту в победу над грозным супостатом, — После минутного молчания он сказал: — А теперь по домам.

— Пожалуй, — поддержал священник, — Премного благодарен вам, Спиро Серафимович. Отменная закуска была.

— А бургундское? — спросил громко учитель.

— Ну, полноте, полноте, — примирительно заговорил Аморети. — Всегда рад с вами разделить часок–другой.

Архип прикинулся спящим. Слыхал, как мимо легко проплыл отец Илия, тяжело прошагал в гулких штиблетах Косогубов и, тонко поскрипывая туфлями, проследовал хозяин дома. Вскоре он возвратился, постоял со свечой у коморки и направился в свой кабинет.

Куинджи спал беспокойно. Ворочался с боку на бок. Он видел себя рядом с иконой в темной бочке, которая пахла рыбой и была наполовину наполнена водой. Над ней раздавались гортанные крики злобных людей: «Война! Смерть! Кровь!» Стучали ногами, били саблями по железным обручам. Раздавались ружейные выстрелы. Из больших неподвижных глаз божьей матери, изображенной на блестящей доске, текли красные слезы. Архип смотрел на нее и дрожал. Вскрикнув, он проснулся. Ватное одеяло из разноцветных лоскутов сползло на пол, и он озяб.

Темень в коморке не была такой густой, как с вечера. Рассвет робко пробивался сквозь окошко. Мягкий свет убаюкивал, и, согревшись, Архип не почувствовал, как погрузился в сон…

В среду, после раннего завтрака, Аморети, взяв с собой Архипа, приехал на пролетке к амбарам. Здесь уже было несколько пустых подвод, запряженных лошадьми. В сторонке сиротливо стояла арба с двумя волами. От нее отошел среднего роста мужик в овечьей шапке и в сером сюртуке. Архип узнал Гарася. Обрадованный, поднялся с сиденья и махнул рукой, но тот будто не заметил его. Подошел поближе, снял шапку и поклонился, опустив к земле тяжелую руку с кнутом.

— Здравия желаем, господин Аморети, — сказал он, — Возьмите меня в извоз. Волы у меня справные. Кладу на арбу больше, чем на бричку.

Спиро Серафимович нацелил ореховые глаза на Гарася, потом, сощурясь, перевел их на арбу. Согнутым указательным пальцем почесал нос. Проговорил, уже глядя на Архипа:

— Занеси его в журнал. Да внимательно считай все мешки.

— Господин Аморети, — подал голос Гарась.

— Чего еще? Ах, да! По гривне за два конца.

— Та у меня ж волы…