Юность Куинджи

Шутов Виктор Васильевич

— О чем задумался, Архип? — раздался за спиной громкий голос Аморети.

Куинджи вздрогнул, поворотился, исподлобья поглядел на хозяина. Откуда он взялся? Что ему надо? Но тот, вяло грозя указательным пальцем, продолжил:

— Ты смотри у меня, не отвлекайся. Возчики уже поели. Пора ехать… А твое желание исполнится. Я же говорил: все в свое время.

«Только обещает, — подумал с грустью Архип. — До сих пор не показал меня Феселеру».

Он сел рядом с Гарасем. Предстояло снова ехать к амбарам, забирать мешки с зерном и отвозить на пристань. Считать, сколько погрузили, сколько сгрузили, сходится ли количество взятых из амбара и переправленных на корабль. И все записывать в конторскую книгу. «Кому это нужно? Разве по дороге их кто-то украдет или спрячет? Лучше бы хозяин отдал мне книгу для рисунков».

В

это время довольный Аморети, глядя на отходящие с грузом лодки, скупо улыбался. Он, как и предсказывал Косогубов, выгодно продал пшеницу итальянским купцам. Теперь бы повыгоднее заключить сделки на предстоящей ярмарке.

Не долетает до приазовских степей орудийная пальба кораблей неприятельского флота, не слышны на берегах Кальмиуса и Кальчика залпы ружей русских и турецких солдат, сражающихся где-то в горных местах далеких Балкан. А если не слышны и не видны, то, мо–жет быть, и нет ее — войны той треклятой. Во всяком случае, для греческих сел, разбросанных по Мариупольскому уезду, она неведома, ничем не дает о себе знать. И для новых соседей греков — переселенцев из разных чужедальних краев: израильских христиан, немцев–менонистов, прусских и баденских выходцев. Только другие их соседи — семьи казаков атамана Гладкого, образовавшего в 1829 году «землю войска Азовского», да семьи недавних переселенцев из Полтавской, Харьковской, Черниговской, Курской и Смоленской губерний, а еще петровские мещане и казенные крестьяне провожали рекрутов в российскую армию с плачем и причитанием, ибо знали, что идут они на войну, а это все одно, что на тот свет.

Но и с войной жизнь людская не останавливается, заботы остаются прежние; паровала весенняя земля и звала в поле хлебопашца. Ко дню великомученика Георгия, он же Егорий храбрый, или святой Юрий, крестьяне повсеместно отсеялись. Подошел черед готовиться к знатной мариупольской ярмарке. Из погребов и амбаров, из клунь и засек вытаскивали соления и лук, семечки подсолнуха и тыквы. Паковали сотканные за долгую зиму ковры, дубленую и сырую кожу и овчины. Гончары укладывали в плетенные из лозы корзины глиняные огромные макитры [44] , глечики, майолику всех расцветок, детские игрушки, свистульки. Помещики и зажиточные хозяева снаряжали обозы с пшеницей и кукурузой, отбирали упитанных бычков и коров, овец и коз. Все надеялись продать свой товар повыгоднее и купить подешевле нужное в хозяйстве — вилы и лопаты, косы и грабли, гвозди и топоры, седла и сбрую, плуг и борону, сеялку и косилку. Будет удачным торг — мужик в подарок своей жене привезет цветистый полушалок или платок, а детям карамелек, парубок своей невесте — сережки или монисто, матери — красные из сафьяна красивые трелики [45] , а отцу — хатыр [46] .

44

Горшки (укр.).

45

Женская обувь (греч.).

46

Обувь, вроде галош (греч.).

За два дня до ярмарки на улицах Мариуполя, прилегающих к базарной площади, стоял колесный скрип телег и арб, огромных возов и повозок, слышались понукание лошадей и покрикивание на волов, ругань мужиков и причитания баб. Свистели бичи погонщиков, мычал и блеял скот. Ехали и шли крестьяне из близлежащих сел и хуторов. Купцы и мещане из Таганрога и Павлограда, Орехова и Александровска, даже из самого Екатеринослава везли железные, бакалейные, мануфактурные товары. Тянулись груженые подводы из Бахмутского уезда с сосновым и дубовым лесом, с каменным углем и Зкелезом, с шерстью и солью, с яровым и озимым хлебом. Из-за Кальмиуса с земли войска донского, а также из Черноморья шли обозы с таранью и рыбьим жиром, с икрой, с донскими и судакскими винами. Из Чугуева пригоняли отменных рысаков.

Местные обыватели уставляли торговые ряды свечами и мылом, макаронами и кожей, коврами и полстями [47] , седлами и сбруей, сафьяновыми

сапожками и туфлями, расшитыми различными узорами, отделанные серебром и золотом головные уборы и рубахи. Однако над всем преобладала рыба разных сортов и копчения. Аппетитный дух поднимался не только над тысячеголосой ярмаркой, ко и висел над всем городом, словно в каждом дворе отворили враз погреба и сараи, амбары и коморки, засеки и схроны, где всю зиму пребывали летние и осенние дары Азовского моря, Кальмиуса и Кальчика. Тающая во рту чуть солоноватая красная рыба, просвечивающийся на свету, солнечного цвета рыбец, истекающая жиром скумбрия, белая и мягкая сула, отливающий розовым сазан, звенящая серебристая таранка, живое золото копченой тюльки, и тут же весеннего улова зубастая щука и головастые сахарные бычки.

47

Покрывало для ног в экипаже.

Владельцы черепичных и кирпичных заводов предлагали свою продукцию.

Аморети на ярмарке не торговал, но зато неистово торговался. Имел привычку ходить один от воза к возу, из одного ряда в другой и прицениваться к пшенице. В новом темно–синем костюме с жилетом, в коричневом котелке, пахнущий духами, он вместе с Архипом пришел на заре к своим амбарам. Ярмарка проснулась и готовилась к предстоящему торгу.

— До обеда ты свободен. Вот, возьми на сладости, — сказал Спиро Серафимович и протянул двугривенный. — В полдень возвращайся сюда.

Архип, одетый по–праздничному в красную рубашку навыпуск, в жилете, в клетчатых штанах и в мягких кожаных чувяках, бродил от палатки к палатке, выстроенных по кругу на базарной площади. В центре, в несколько рядов, расположились брички и возы. Ярмарка гудела, как густой пчелиный рой. В его монотонность врывались то протяжные, то резкие крики торговцев–лотошников:

— Подходи, молодцы, есть для вас леденцы!

— Бублики–пряники с яблочным наваром — отдаю даром!

Им вторили продавцы–коробейники:

— Сережки и намиста [48] сработаны чисто! Девице понравится — бесплатно достанется!

— Кому гребешки — для волос и для души!

Взлетали звонкие голоса трактирных зазывал:

— У нас чебуреки — сделали греки! На копейку три, хочешь — ешь, хочешь — смотри!

— Стар и мал, заходи на пилав!

Откуда-то доносилась тоскующая мелодия шарманки. Невдалеке всплескивалась разудалая игра гармони. А у груженной мешками подводы разгорался горячий спор:

48

Монисто (укр.).

— Уступи по гривне на пуд.

— За такой товар?

— Не лучше, чем у других.

— А чего со мной торгуешься?

Вдруг по–соседству взорвался бабий крик:

— Ах ты ирод! Та щоб тэбэ разирвало на шматкы [49] !

Дородная молодайка в длинной юбке и белой кофточке с красным большим платком на плечах стояла на возу и кому-то грозила кулаком, выговаривая:

— Та подавысь тою цыбулею! [50] Ворюга треклятый!

49

Куски (укр.).

50

Лук (укр.).

Ярмарка с каждым часом становилась звонче и голосистее, она кричала, пела, смеялась, гудела, плакала, плясала, спорила; казалось, что поднявшееся в безоблачное небо теплое солнце апреля разогревало ее и наполняло неудержимой удалью. Уже у кое–кого состоялись выгодные сделки, кое-кто отторговался и поднимал чарку за удачу. Совсем недавно незнакомые люди ныне обменивались новостями, судачили о видах на урожай, делились радостями и бедами.

Возле пустого воза на корзинах, охапках сена и мешках сидели кружком мужики. Посредине стояла бутыль с брагой, лежала домашняя снедь — сало, соленые огурцы, таранка, лук, нарезанный большими ломтями черный хлеб. Мужики смачно ели, то и дело поглядывая на седоусого напарника, который что-то рассказывал, прерываемый взрывами хохота.