Юность Маркса
Шрифт:
Коричневый сюртук слишком широк в плечах, длинные брюки ниспадают складками на щиколотки, и Карл кажется самому себе крайне неуклюжим. Он решает не смотреть в зеркала, развешанные по стенам, но не может удержаться. Он видит опять, что бант его повязан криво, небрежно свисают концы вдоль бортов сюртука. Привыкший к воротнику студенческого мундира, Карл все больше тяготится своим необычным костюмом и решает впредь не одеваться подобным образом.
Перед его столом — оркестр. Музыканты изо всех сил наигрывают вальсы и полонезы,
Приметив Карла, одна из особенно развязных танцовщиц оставляет своего кавалера. Это перчаточница из маленькой лавки йодле университета. Она обращается к Марксу по-латыни со стихами Горация и просит утолить ее жажду пивом.
Карл угрюмо помалкивает, готовый броситься наутек, но на помощь ему приходит Эдгар. Присутствие женщины стесняет обоих. Они нерешительно обнимаются. Эдгар неуверенно садится.
Перчаточница, прозванная в ресторане за длинное лицо и тощий стан «Извозчичьей Лошадью», видя растерянность студентов, сама наливает себе пива и съедает один за другим оставшиеся на тарелке пирожки. Потом, изрекши несколько латинских цитат, на этот раз из Ливия, и презрительно взяв под козырек, уходит на поиски более сговорчивых партнеров.
— Какое омерзительное создание! — говорит Карл, бледнея от злости. — Она упорно вынуждала меня сказать ей дерзость, что я бы и сделал, не приди ты. Да и чего ждать в этом месте? Ни одна уважающая себя девушка не осмелится переступить порог такого ресторана.
— Напротив, эта девица очень недурна, и притом у нее прекрасное произношение в латыни, — возражает Эдгар. — Я заметил, что физическую красоту можно чаще встретить в низших сословиях, чем в высших сферах, и особенно среди бюргеров. Нежная женственность чаще скрывается в груди бедной гризетки, чем под пышным вечерним платьем. Учти, что идеальная Маргарита не была ни герцогиней, ни купеческой дочкой.
Эдгар говорит с обычным ребячливым апломбом и все еще надувает щеки, уже обросшие светлыми волосами.
— Маргарита олицетворяет великую женственность вселенной, она лишена сословных признаков. Не думаю, чтобы кто-нибудь, кроме твоей сестры, был ближе к прекрасному творению Гёте, — убеждает друга Карл.
— Влюблен по уши, как и раньше? — смеется Эдгар.
Маркс не смущается.
В это время Извозчичья Лошадь, шурша юбками, проходит мимо молодых людей и оборкой нарочно задевает колено Эдгара.
— Она, право, хороша собой, — говорит Вестфален, краснея.
— Кстати! — обращается к студентам Извозчичья Лошадь. Впервые она говорит по-немецки. — Если вы медики, то вспомните обо мне накануне экзамена по анатомии. В человеческом мешке, то бишь теле, я разбираюсь, как в своей рукодельной корзинке. До свидания, парни! — она подмигивает и, покачиваясь на каблуках, уходит.
И в то время как Эдгар отмечает румянец
Разговор понемногу налаживается, возвращаясь к Триру. Эдгар принялся рассказывать про общих знакомых и школьных друзей. Вспомнили и Граха.
— Он избежал сени alma mater и вооружился не рапирой первокурсника, а подлинным солдатским ружьем. Мечта его как будто сбылась. Едет на восток.
— Не в Африку ли, войной на Абд-эль-Кадира? Бедняга все еще жаждет лавров великого полководца? — спросил Карл иронически.
— Ты по прав. Эммерих не столько солдат, сколько поэт, и смелый. Бойна — азартная игра. Риск. Пуля и знак отличия добываются одинаковыми средствами.
— Наполеон вскружил головы не одному поколению, — сухо отозвался Маркс и раскупорил новую бутылку.
Друзья детства пили, как истые рейнландцы, но пьянея.
— Грах не Байрон, чтоб погибнуть за свободу греков, не старый Пейн, бежавший в Америку, чтоб сражаться против своих за независимость Штатов. Он хочет приключений ради приключений. Кого же намерен он уничтожать, брать в плен, чей флаг водружать на покоренных землях?
— Он хотел пробраться в Китай.
— В Китай? — Карл изумлен. — Чтоб стать заодно и миссионером?
— Он собирается в Кантон или Сингапур в роли телохранителя какого-то торговца ситцем. О Карл, ты неспособен увлекаться, ты не авантюрист.
— Да, Эммериху не попутчик. Поздравляю, однако, непоколебимую Срединную империю! Авось наш друг приобщит ее к европейской цивилизации с помощью пуль.
— Он увидит маленьких женщин, чайные домики, бонз, мандаринов. Вокруг будут миллионы косых таинственных глаз. Воину легче открыть в мире сказку, чем нам с тобой.
— Воину и торговцу.
Долго говорили, много выпили, прежде чем Карл решился заговорить о своих стихах с Эдгаром, поэтический вкус которого он издавна ценил. Но в авторстве признаться так и не решился.
— Видишь ли… один мой друг написал стихи. Но я не могу решиться дать им окончательную оценку.
Карл читает в жаркой шумной комнате ресторана одно за другим свои произведения, немного побледнев и нетерпеливо перебирая пальцами подвернувшуюся под руки газету. Песни гномов, сирен, бледной девы, звонаря сменяются балладами о рыцаре, которому изменила Дева…
Эдгар слушает, хмуря брови, иногда просит повторить. Но вот Маркс кончил.
— В общем, — говорит Эдгар раздумчиво, — стихи эти не лишены искренности. Но после Платена, после «Книги песен» Гейне — быть поэтом стало трудно. Стихи эти уступают в мастерстве даже Давиду Штраусу.
Вестфален строг и придирчив. Карл кусает губы. Он самолюбив, и чувство обиды наполняет его.
Карл не хочет начинать спор. Ему вдруг становится как-то безразлично, хороши, плохи ли стихи.