Юность Маркса
Шрифт:
— Милая, теперь уж мы будем неразлучны. Столько лет я ждал этих мгновений! Теперь мы навсегда вместе.
— Да, если ты думаешь, что я уже не буду тебе помехой. Тебе захотелось отдыха. Но разве ты не должен продолжать борьбу? — Минна нежно пожала холодную руку Бюхнера.
— Я больше ничего не должен, — губы Георга задрожали, глаза помутнели, он терял власть над собой. — Довольно! Я — не нож гильотины. «Должен» — проклятое слово, которое тяготеет над человечеством. Я больше ничего не должен!
Он
— Успокойся, мой любимый! Ты ничего не обязан делать против своего желания.
Георг стих.
— Если бы я мог, милая, успокоить это остывшее, усталое сердце на твоей груди! Мы будем счастливы, правда?
— Да, конечно, — ответила Минна, думая о том, что к Георгу следует поскорее вызвать врача.
По пути к дому доктора Цендера, где в честь приезда невесты Бюхнера устраивался семейный обед, Георг не переставая говорил. Он снова был крайне возбужден.
— Недавно я писал Гуцкову, что класс бедняков может быть приведен в движение только двумя рычагами: материальной нищетой или религиозным фанатизмом. Победит та партия, которая сумеет действовать этими рычагами. Наше время требует железа и хлеба. Ну, а потом понадобится, может быть, крест, полумесяц или еще что-нибудь… Не спорь, ты не права! — закричал Георг в крайней запальчивости, заметив, что Минна хочет возразить ему.
Она замолчала и грустно отвернулась.
Георг болен. Таким раздражительным, лихорадочным он никогда не был. Какая неровная, танцующая походка, и эта непрерывная пляска пальцев! Глаза смотрят неспокойно, растерянно… Она едва сдерживала слезы. Бюхнер не умолкал:
— Нужно стремиться к созданию новой умственной жизни в народе, а отжившее современное общество послать к черту. Не я один так думаю. Этот вывод напрашивается сам собой. Современное общество — урод, вся жизнь которого сводится к попыткам разогнать ужасающую скуку. Оно должно вымереть. Это — то единственно новое, что ему суждено еще пережить.
Минна заслушалась. «Нет, он здоров. Больной мозг не может создавать такие мысли. Он только устал», — успокаивала она себя.
Но Георг, однако, был на пороге тяжкой болезни. Непомерная, возрастающая раздражительность все чаще сменялась изнеможением. Как-то после бурного спора он схватился за голову и рухнул на пол, потеряв сознание. Начался озноб, бред. Врачи определили нервную горячку. Ночи и дни сидела Минна у постели никого не узнававшего лихорадящего больного. Рядом стояла фаянсовая полоскательница с ледяной водой. В воде намокала полотняная салфетка. Покрасневшими, натруженными руками Минна выжимала ее и распрямляла на лбу Георга. Салфетка тотчас же нагревалась и быстро подсыхала. Минна проводила охлажденными кодой пальцами
— Ты не умрешь. Ты должен выздороветь. Борись с болезнью. Ты сильный. Не сдавайся! — шептала она властно и упрямо, веря в то, что может внушить ему волю к жизни.
Веки Георга были опущены. Он ничего не слышал.
— В двадцать три года безрассудно умирать. Молодость должна побороть все недуги, — говорил доктор Цендер, но с каждым днем все меньше было уверенности в его голосе.
Иногда, обессилев, Минна соглашалась уступить свое место у изголовья больного сострадательной докторше Цендер и выйти на воздух.
В прихожей она заставала Пауля, Стока и кое-кого из университетских коллег Бюхнера.
Пауль и Сток нетерпеливо ждали выздоровления Георга, чтоб доказать ему свою правоту, «встряхнуть его» и уговорить ехать во Францию.
Минне Иэгле приходилось выслушивать слова, предназначавшиеся для ее жениха.
— Я понял, — горячился Пауль, — в чем гибельная ошибка Георга, и прямо скажу ему об этом. Придя и Германию, он должен был обратиться не к крестьянам, — они темны, — а к городским рабочим.
— Снятая правда! Как я не понял этого раньше? — соглашался Сток.
Но Минна возражала:
— Вы забываете, что Георга вдохновило Гессенское восстание. Он думал, что в случае необходимости крестьяне не остановятся перед насильственным свержением монархии. К тому же крестьяне — пасынки человечества. Они несчастнее всех на земле.
— Бабёф понимал больше Бюхнера! — злился Сток.
Начинался шумный спор, который Минна внезапно обрывала:
— Может быть, к Георгу вернулось сознание…
Сбросив на сундук мантилью и капор, девушка бежала в затемненную гардинами комнату Георга и бросалась перед ним на колени.
— Открой глаза! Скажи что-нибудь! Возьми мои силы!..
Минне было мучительно тяжело, почти стыдно чувствовать себя такой здоровой рядом с мечущимся в лихорадке, исхудалым Георгом.
— Доктор Цендер! — молила она, когда положение Бюхнера было признано безнадежным. — Возьмите мою кровь, отдайте ее ему. Он умирает от слабости, он сожжен болезнью.
Цендер испуганно касался лба девушки.
— Вы бредите, дорогая! Никогда медицина не сумеет передавать кровь из одного тела в другое. Врачи — но чародеи. Кровь — жизненное начало, принадлежащее каждому отдельному индивидууму. Смешение было бы гибелью. Оно невозможно.
Девятнадцатого февраля Стока впервые впустили в комнату агонизирующего Бюхнера. У окна плакала Докторша Цендер. Минна Иэгле сидела на обычном месте, глядя на умирающего. Ее руки непроизвольно тянулись к тазику, стоящему рядом. Но ледяная вода больше была не нужна.