Юность Моисея
Шрифт:
— Ну, ты чё раскручинился? — потрепала его по вихрам Чернавка. — Не след грустить, благо ночь на дворе. Я тебе песню нашенскую спою, тебе интересную.
Девушка помешала длинной кочергой уголья разгулявшейся печи, села на брёвнышко рядом с Толмаем и запела на первый взгляд тоскливо, но уж такие песни русские, никак нельзя на Руси без этого:
Не ковыль в поле травушка шатается —
Шатался, завалялся добрый молодец,
Пришатнулся, примотнулся к тихому Дону,
Вскрикнул добрый молодец громким голосом своим:
— Кто тут есть на море перевозчиком,
Перевезите меня на ту сторону!
Перевезите меня, братцы, схороните меня,
Схороните меня, братцы, промеж трёх дорог,
В головах моих поставьте животворящий крест,
В ногах моих поставьте ворона коня,
В правую руку саблю вострую. [74]
74
Собрание народных песен П. В. Кириевского. Тула, 1986 г.
Чернава замолчала. Потом посмотрела прямо в глаза «добра молодца», у которого от женского взгляда разбежались по спине мурашки.
— Вот те края, где ты должон был Алатырь-камень отыскать, — тихохонько шепнула девушка. — А течёт из-под него речка Смородинка.
Губы девичьи были так близко, и так от них пахло свежей земляникой, ещё не поспевшей на солнечных таёжных полянах, что голова у парня не на шутку закружилась. Нижнее царство — нижним царством, а здесь такая девушка! И не где-то в подземельях, а вот она, рядом!
Толмай уже знал, что переплавка металла продлится до глубокой ночи, но уходить не собирался. В Стране Десяти городов ночь всегда удивляла чем-нибудь не отошедших ко сну. Жизнь продолжалась, не подвластная человеческим законам.
Следующая ночь, как всегда, свалилась внезапно из своих своясь, а день убрался отдыхать восвояси. Чернава по привычке хозяйничала у печки, а Толмай, как обычно, примостился на брёвнышке. Правда, на этот раз он нацепил красивый кожаный панцирь и к поясу прикрепил короткий бронзовый меч. Вот только от юбочки, сшитой из крупных вощёных листьев, парень избавиться не мог. Да и можно ли? Ведь эта часть одежды говорила каждому, что он — выходец из Месопотамии. Родину даже в малом никогда предавать нельзя. Иначе человек сразу же превратится в наёмника, торгующего не только своим телом, но и душой.
Только вооружённым Толмай явился неспроста. Дело в том, что Чернава обещала повести его под утро на прогулку. Сказала, что Лада и Сварог не против прогулки к Игримскому болоту и таинственно улыбнулась при том. Они должны были обойти болотистую пойму по краю, чтобы увидеть менка или аджину, за которыми именно под утро можно было понаблюдать исподтишка, самому, не будучи замеченным. Про вход в Нижний мир Чернавка пока что не обмолвилась, но, видимо, не время ещё.
А вот Игрим обещал быть интересным. Ведь нелюди сами к общению никогда не стремятся. То ли к утру у страхолюдин нюх притуплялся, то ли уставали от ночных мистических похождений, но по утрам многие их видели и многие уходили живыми, даже незамеченными.
Если бы не так, то откуда людям известно было бы про их проделки? Нелюди никого кроме себя не любят, и никого стараются живым не отпускать. Может быть, они действительно были когда-то ангелами и теперь в проклятии своём стараются повсеместно пакостить тварям Божьим.
А, может, созданные Всевышним, как вид противоположный человеческому существу, просто не могут жить иначе, кто знает. Но они разбросаны судьбой по всему миру, в каждой стране можно узнать про какого-нибудь упыря.
Правда, везде их воспринимают по-разному. Греки и этруски принимали их за богов, индусы, скифы и киммерийцы за идолов, только здесь вот, в Стране Десяти городов, нелюдей принимали как меньших братьев, живущих за чертой, то есть чертей. Что говорить, жителям этой страны были отпущены многие знания, поэтому они и предметы называли своими настоящими именами.
— Ты готов сегодня? — Нава с улыбкой посмотрела на гостя. — Молчи. Вижу — готов. Но на встречу с нелюдями или же меня покорить хочешь своим картинным снаряжением?
Толмай тут же смутился, но всё же картинно погладил себя по панцирю и молча кивнул. Понимай, как хочешь: то ли на защиту девушки от чертей меч понадобится, то ли от девушки самому защититься — кто его знает?
— Вот и хорошо, — снова улыбнулась Чернава. — Однако, если менки тебя съесть захотят, никакой доспех не поможет, можешь не сомневаться. Придётся тогда мне одной отдуваться.
— А тебя что, не съедят что ли? — с надеждой спросил Толмай.
— Да я же в яге пойду! — рассмеялась Чернава. — В яге бабу ни сыркья, ни менк не достанет, это уж проверено.
Девушка на несколько минут замолчала, потом, видя как её собеседник скуксился, она всё же попыталась его приободрить:
— Да не кожилься ты воин, даст Бог, нормально погуляем, всех чертей увидим, даже погладим по шёрстке и за ушком почешем. Нам уже скоро. Так что готовься, воин.
Ждать пришлось недолго, Чернава затушила свою кашеварню, слила металл в формочки, и новые знакомые отправились к ещё более новым на всемирное знакомство. По пути девушка осенила пространство несколькими воздушными знаками, напоминающими какие-то мистерии волхования, но ни как не веру во Всевышнего.
Это отметил Толмай, потому как проповедничество Чернавы легло крепким каменем на перекрестье его души. А на камене даже надписи были, то есть, всё, как в сказках водится: пойдёшь налево… пойдёшь направо… а прямо пойдёшь… Но хитрость здесь была только в том, что все дороги вели к Наве. Тем более в темноте она в своей яге выглядела не очень-то мило, но за версту Толмай мог почувствовать то родное, долгожданное, за которым он готов был сходить в Нижний мир.
Дорога вилась меж колючих зарослей и если бы не шедшая рядом уверенная девушка, юноша мог почувствовать себя очень неуютно. По склонам сопок за деревьями проносились какие-то неприметные тени, что-то обрушивалось то сверху, то с боков. То и дело раздавался крик нетопыря и запах!.. Запах давно протухшего болота, где не сгнившим можно найти только пришедшего сюда живого человека. А если запах чужой, то сам ты тоже чужой!
Деревья встречные хлестали ветками по глазам, как будто в свой хоровод сманить хотели. Казалось, на ближней сопке вся нечисть на шабаш собралась. А что, проклятые небом всегда празднуют тризну кому-то. Вот и ждут, пока закуска сама себя поднесёт. Даже девушке, видавшей виды, пуганой пугалами, временами было не по себе, и она невольно прижалась к спутнику.
— Ты, милая, довольно милая, — прямо как упырь облизнулся её спутник. — Аж не жалко, что пошёл.
Чернавка тут же отстранилась и нахмурилась.
— Ну, не очень-то! Не для этого идём, козлёнок, — заносчиво произнесла девушка.
— Хорошо, хорошо, — сразу пошёл юноша на попятную, — я ж ведь, чтобы тебе понравилось, а не так чтобы…
— Ладно, ладно, — согласилась Нава. — Пришли уже. Поглядим, какой ты смелый да храбрый. Поди, за Игрим даже не слыхал?
— Где уж нам, — фыркнул Толмай. — В нашенских Грециях и Египтах про таковское и не слыхали.
Дорожка тянулась меж сопками, заросшими кедрачом, и скоро вывела на равнину, схожую чем-то с широкой лесной поляной. Но когда Толмай вздумал прогуляться по шёлковой нежной травке, и уже было занёс ногу, чтобы свернуть с тропы, тут же получил увесистый подзатыльник от своей спутницы. Оплеуха оказалась настолько неожиданной и тяжёлой, что парень просто-таки шлёпнулся, испачкав себе лиственную юбочку о мокрую глину.