Юность олигархов
Шрифт:
Слезу эту, размером с добрую сливу, она долго мастерила из клея и глицерина. Пока Катя не двигалась, слеза держалась.
В такт знакомым до оскомины аккордам к столику Гоши подошла официантка Нюша, тихонько склонилась над грустным шпионом: мол, ещё чашечку кофе, партайгеноссе? Тот кивнул: конечно, кофе, не спирта же, — и вновь с упорством маньяка уставился на Катю. Слеза была на месте.
Музыка талдычила свое, классическое: та–та–та, трам–па–па–па-па… К Кате медленно, двигаясь как во сне, подошёл Нур. Он оглянулся: ага, Штирлиц на месте,
Катя, понимая, что может завалить Штирлица, послушно встала, но всё же не удержалась, оглянулась: прощай, родной мой шпион! Слеза блеснула в последний раз и упала со щеки. Пора, пора, боевая подруга!..
— Гениально! — шепнул Нур Кате, наблюдая, как горестно завершает сцену Гоша. Тот снял меховую кепку и, вытащил из–за подкладку купюру, чтобы расплатиться с официанткой. Официантка была в эффектной норковой «таблетке». Надо ли говорить, что представители советской стороны выступали в ушанках? Катя — в пушистой из песца, Нур в обычном сером кролике, запрятав под него свои длинные волосы.
Та–та–та, трам–па–па–па-па…
Публика вопила от восторга, привлекая к «Царь–шапке» новых и новых зрителей. Конечно, тон воплей восторга задавали специально Лёвкой подготовленные люди, но толпа подхватила аплодисменты очень даже охотно. Над зрителями взвился самодельный плакатик «Ударим шапками по безголовью и разгильдяйству!»
Лёвка был доволен — рекламная акция, похоже, удалась на славу. А ведь это был только первый гвоздь программы! Он оглянулся — знакомый студент из ВГИКа, исправно снимавший действо на видеокамеру, для истории, оторвался от глазка и показал Лёвке большой палец: классно!
Гвоздей было ещё два — канкан в шапках исполняли девчонки из театрального, а на закусочку Нур поставил каратистский спектакль, в котором Лёвка и сам собирался поучаствовать. В промежутках новые продавщицы, Катя, Нюша и все желающие под «Амурские волны» ходили туда–сюда по дощатому подиуму и стреляли в публику хлопушками с разноцветными конфетти.
Полторадядько с Савельевым подвалили к последнему номеру — с каратэ. Песни–пляски — это для народа, а не для настоящих мужчин при исполнении.
Одновременный сеанс каратэ шел под музыку тихую, восточную. Шапки на всех участниках были огромные, лисьи. Этакий восточный вариант — с хвостиком сзади, как у башкирского поэта–предводителя Салавата Юлаева.
Нур, единственный каратист–профессионал в команде, принимал гостей не на досках, а на предварительно расстеленном ковре. И правильно — ведь каждого пришедшего он тем или иным элегантным приёмом укладывал на лопатки. Шапки при этом держались на головах, как прибитые. На самом деле они были подклеены двусторонним скотчем.
— Нюш, не бойся, — Нур говорил тихо, практически не шевеля губами, — подходи справа, как на тренировке, делай сначала ложный замах, а потом пытайся
Через с секунду Нюша уже лежала на ковре. Зрители радостно вопили. А к Нуру уже шли Катя, Гоша, Лёвка…
— В общем, все умерли, — прошептал Нур, поднимая поверженных на поклоны. Те раскланялись, не снимая шапок.
В толпе появились с маленькими подносиками аккуратные девушки в леопардовых халатиках. Они раздавали маленькие печеньица и визитные карточки «Царь–шапки». Не иначе, это и был фуршет.
— Наше слово, товарищ маузер, — себе под нос продекламировал Полторадядько и кивнул Савельеву: следи–де за обстановкой. А сам пересек наискосок почти опустевший помост и поднялся в магазин:
— Ну что, директор появился? — играя желваками, поинтересовался он у давешнего красавчика.
— Проходите, сержант, я весь к вашим услугам, — миролюбиво улыбнулся парень.
— Ты это ты, что ли директор? — с раздражением спросил Полторадядько, входя в маленький кабинет и оборачиваясь к вошедшему вслед за ним красавчику.
— Я, я, Сидоров Георгий Валентинович к вашим услугам. Присаживайтесь. Вот сюда, пожалуйте, в кресло. Это у нас как раз для самых почетных гостей и прочих проверяющих. Коньячку не желаете?
— Спасибо, обойдусь, — буркнул Полторадядько.
Парень уселся за стол с компьютером почти в позе роденовского «Мыслителя» — локтем опершись на стол, а щекой о кулак:
— Итак, чем могу служить? Простите, сержант, фамилию вашу запамятовал?
— Повторяю: я не старшина и не сержант, а старший сержант. Фамилия моя — Полторадядько. Советую навсегда запомнить и то, и другое, — уже почти не сдерживаясь, раздражённо отчеканил Полторадядько.
— Ну, при хорошей службе в звании могут и повысить. Или понизить… — неспешно рассуждал Гоша, водя мышью по компьютерному коврику. На экране замелькали цветные заставки. — А фамилию вашу, уж простите великодушно, вовек не забудешь. Говорящая фамилия. И Гоголю не додуматься. Ну да ладно. Что привело вас в наши совсем не таинственные чертоги?
Больше всего на свете Полторадядьке хотелось сейчас дать этому лощёному Сидорову в нос. Чтоб тот не был таким самоуверенным, таким благополучным и таким наглым! Этот молокосос, похоже, совсем его не боялся. И даже, как пить дать, не слишком–то уважал. А ведь Полторадядько был не просто Полторадядько, а реальным представителем закона, то есть — Власти. На этой, отдельно взятой территории.
— Так в чём всё–таки дело, господин Полторадядько? — Гоше, похоже, нравилось повторять эту фамилию. Она прямо–таки не давала ему покоя. Всякий раз, когда он её произносил, светло–карие глаза его смеялись. Нагло смеялись.
— Вы устроили представление…
— Рекламную акцию, — поправил Гоша.
— Па–прашу не перебивать! — рявкнул, не сдержавшись, Полторадядько. И повторил упрямо: — Вы устроили представление на территории рынка. А есть ли у вас разрешение на проведение подобных мероприятий?