Юный техник, 2000 № 01
Шрифт:
— Сущий пустяк. Я знаю, что ваш дядя работал над одним весьма полезным изобретением…
— Вот вы куда клоните! — усмехнулся я. — Хотите пойти по его стопам? Иногда мне кажется, что это было бы совсем не плохо… Но до сих пор вы весьма скептически отзывались о моем дяде и мы с вами даже ссорились из-за этого.
— О, в душе я всегда благоговел перед ним. Я думал: вот человек, который всегда успевал претворить в жизнь свои идеи. А согласитесь, что они казались всем не менее безумными, чем мои?
Мой двоюродный дядя, чудаковатый профессор физики, — тот самый, о котором заговорил
Я припомнил, что Буров не раз заговаривай со мной об изобретениях дяди и норовил побывать в его лаборатории, точнее, в том, что от нее осталось. Эта лаборатория перешла ко мне по наследству — я был ближайшим из родственников этого чудаковатого отшельника.
Разбирая оставшуюся в сейфе документацию, мы с Буровым натолкнулись на проект со странным названием «Инкарнатор», суть которого мы поняли только в общих чертах. Речь там шла о создании каких-то виртуальных двойников. Дядя делал опыты по копированию сознания на кибернетические и живые матрицы.
Никто не воспринимал всерьез эти работы, всем казалось, что дядя попросту мистифицирует и себя, и других. Однако я вспомнил, как незадолго до исчезновения он показывал мне странную собаку, которая пыталась мяукать грубым басом и в испуге при моем появлении тщетно старалась запрыгнуть на шкаф. Ей, объяснял дядя, было трансплантировано сознание кошки. Так что инкарнатор — устройство, над которым он работал, — было не чем иным, как машиной для копирования душ.
Правда, потом он больше не заговаривал об этом опыте: видно, что-то пошло не так, как он ожидал, и дядя оставил этот проект до поры до времени. А может быть, добившись результата, он охладел к своему изобретению. Подобно Кавендишу, дядя занимался наукой ради самой науки, ради, так сказать, творческих экстазов и не любил публиковаться. Споров и дрязг вокруг своих опытов он не терпел и желал добиться бесспорных результатов. Чистота эксперимента стала его манией, его наваждением. Поэтому его открытия по большей части пропали вместе с ним: в связном виде они существовали только в его голове. Те сбивчивые черновики, которые после него остались, прошли экспертизу, но никого не заинтересовали: легче было самому изобрести все снова, чем в них разобраться. Так думали все, кроме Бурова…
— Что вы сказали? — спросил я его.
— Я понял, почему ваш дядя мог делать столько дел одновременно, — ответил Буров.
— Есть люди, которым такое удается. Если не ошибаюсь, не то Цицерон, не то Юлий Цезарь преуспел именно благодаря такой способности. Он мог ехать на коне, завтракать, диктовать письмо, писать книгу, продумывать политическую интригу, развлекать гетеру — и все это одновременно.
— Я не о том! — с досадой воскликнул Буров. — Ваш дядя один работал с интенсивностью целого института. Вопрос: как ему эго удавалось?
— Вам завидно, потому что он действительно был гением, а не притворялся таковым, как некоторые, и не искал себе славы, — съязвил я.
— Дело в том, что он работал не один.
— Вы намекаете, что он воровал чьи-то идеи? — спросил я не без вызова.
— Он работал хотя и сам, но не один, — настаивал Буров.
— Что вы хотите этим сказать?
— Я давно думал над этой загадкой, и недавно меня осенило. Помните проект «Инкарнатор»? — При этих словах он даже задохнулся от волнения. — Ваш дядюшка размножил свое сознание на нескольких матрицах, и его двойники помогали ему в работе, — выговорил он наконец.
Невозможно было не рассмеяться, глядя на Бурова: вид его был действительно комичен, а на лице застыл немой вопрос. Я понял, куда он клонит: наплодить двойников и сбросить на них ту работу, которую он до сих пор старался переложить на наши плечи.
Однако я должен был признать: то, что говорил Буров, было похоже на моего дядю. Он работал над копированием сознания на компьютерные матрицы и вполне мог попробовать сотворить себе сотрудников-двойников, «инкарнировать» их из своего собственного сознания. Ведь именно такими опытами он и занимался, причем никогда не брал помощников со стороны. Вот уж действительно лучший способ везде успевать, не доверяя свои дела другим, и, если подумать, этот способ обладает неограниченными возможностями. Однако, если это было и так, дядя все же что-то не учел. Иначе почему он исчез? В ответственный момент что-то сыграло с ним злую шутку. Я не успел додумать эту мысль, поскольку Буров не отставал от меня.
— Вы не понимаете, как это мне необходимо. Я докажу, что мой принцип левитации не высосан из пальца. Я заключил пари сроком на один год. А еще я получил заказ на написание книги, надеясь на ваше участие, но теперь, насколько я понял, на вас нечего рассчитывать.
Я утвердительно кивнул.
— Либо я сделаю обещанное, либо я банкрот, — продолжал он. — Со мной больше не захотят иметь дело. Надо мной и так все потешаются.
И потом, вы знаете, как я щепетилен в вопросах чести…
Я иронически улыбнулся.
— Успеть — это мой последний шанс, — настаивал Буров.
— Дернуло же вас за язык заключать какие-то пари. Я вам говорил, что ваше самомнение не доведет вас до добра.
Он посмотрел на меня с каким-то странным задором.
— Ну хорошо, только пеняйте на себя. Вы знаете, что изобретения моего дяди довольно коварны, — сдался я.
— Чему быть, того не миновать. Ввяжемся в дело, а там посмотрим, — сказал Буров и заложил ладонь за полу пиджака. — Мне кажется, что это мой Тулон.
Я безнадежно покачал головой, и мы пошли в дядину лабораторию, где я дал Бурову вожделенный пакет с дискетами. До сих пор каюсь, что это сделал. Мной владела какая-то мстительная мысль: на этих дискетах было трудно что-то понять, но если Бурову это удастся и он наплодит себе компьютерных двойников, то он оставит нас всех в покое. С ними-то, с двойниками, он найдет общий язык… Мне казалось, что я делаю доброе дело для всей нашей фирмы, уставшей от моего несносного друга.
После этого случая он долго не показывался на работе. Наверное, работал дома, разбирался с дядиным проектом.