Юрьев день
Шрифт:
Глава 1
ТРЕНЬКА
Среди обширных вотчинных владении князя Петра Васильевича Боровского песчинкой малой затерялась деревня Ивантеевка.
Два двора в ней. Две избы. Одна, вовсе ветхая, пуста. В другой, той, что покрепче, живет семья Поздневых, крестьян княжьих.
Темно и тесно в избе. Сквозь маленькое окошко, затянутое мутным бычьим пузырем, едва сочится хмурый ноябрьский день. Потому с утра до вечера горит лучина, воткнутая в светец — железную палку, раздвоенную наверху. Под светцом — деревянная
Обшарпанная печь с широкими полатями занимает половину избы.
Вдоль стен — лавки. Подле них — стол. Над столом — черные, закопченные иконы. Перед иконами висит плошка-лампада, которую зажигают по праздникам. Чуть поодаль стоит сундучок, где бережно хранится одежда, что получше.
Пять человек топчутся в избе: дед с бабкой, отец с матерью и Тренька.
Шныряют под ногами две курицы. Тычется мокрым носом теленок, выпрашивает поесть.
И всем-то сегодня Тренька мешает.
Принялся дед плести длинный пастуший кнут. Тренька к нему. Вроде хитрая ли вещь кнут? А это как поглядеть. У рукояти его надо сделать толщиной едва ли не с Тренькину руку, а чем далее, тем тоньше. Кончиться же кнут должен вовсе плетенкой из конского волоса. И без умения и сноровки здесь никак не обойтись.
Медленно идет у деда работа. Пальцы не те, что в молодости, плохо слушаются. Да и мало для такого занятия в избе места. А тут еще Тренька крутится. Ворчит дед:
— Ну, что за диво сыскал? Нетто кнута не видел? Шел бы лучше на волю, чем перед глазами-то мельтешить...
Шмыгает Тренька носом. На волю! Он бы с превеликой радостью удрал из дому. Кто ж отпустит? Который день льет за окошком дождь. Во дворе грязь по колено.
— Отлипнешь ли, смола! — кричит дед, которого Тренька ненароком толкнул под локоть. — Сейчас я тебя этим самым кнутом...
Обиделся Тренька на деда. Подошел к отцу. Чинит тот лошадиную сбрую. Но и у него Тренька виноватый:
— Куда шило дел?
— Не брал я шило. Нужно оно мне больно!
Сердится отец:
— Сколько раз говорено: не трогай ничего без спросу!
Одна бабушка Треньке защита:
— И чего пристал к мальчонке? Сам куда ни то положил, а теперь ищешь прошлогодний снег.
Тоскливо Треньке. Маетно. Забился в угол, где теленок понурившись стоял, — тоже прогнали, чтоб не мешал. Обнял теленка. Зашептал в самое ухо:
— Никому мы с тобой не нужны. Уйдем бродить по белу свету, тогда небось спохватятся, пожалеют...
Глядит теленок на Треньку большими влажными глазами, мотает головой. А про что думает, нешто угадаешь? Теленок ведь не человек.
Садится бабушка за прялку. Трепаный и мятый лен-кудель скручивает в тонкую нить — пряжу. Потом из этой пряжи будет бабушка с матерью ткать полотно, на рубаху кому аль штаны. Может, ему же, Треньке.
Приметила бабушка, что Тренька вовсе нос повесил, того гляди, заревет, позвала:
— Подь-ка сюда, Тереня. Поможешь мне.
Разом повеселел Тренька:
— А сказку расскажешь?
— Коли заработаешь...
Нет в избе ни единой книги. Редкая и дорогая это штука. А когда и возьмет дед иную в соседней деревне и примется читать вслух, мало что разумеет Тренька. Начинает одолевать его такая зевота — скулы ломит.
Другое дело сказки аль былины, что рассказывает бабушка. Тут ясно, почитай, все. А коли чего не поймет Тренька, терпеливо объясняет бабушка — не чета вспыльчивому, ровно порох, деду.
Пока думает, наморщив лоб, Тренька, о чем бы попросить бабушку, доносятся до него отцовы слова, обращенные к деду:
— А Николка-то и впрямь на Юрьев день собирается уходить от князя.
Плюнул в сердцах дед, на Тренькину мать зыркнул:
— Известное дело, дурная голова ногам покою не дает.
Потупилась мать. Словно она сама вместе с родным братом, дядькой Николой, в дедовых глазах виноватой оказалась. Однако на том, к великому Тренькиному разочарованию, разговор окончился.
Придвинулся Тренька к бабушке. Потихоньку, чтобы дед не услышал, спросил:
— Чего это ноне все, ровно сговорившись, Юрьев день поминают?
— Не знаешь нешто?
— Праздник вроде большой...
— То не просто праздник — остатки былой воли. Прежде, сказывают, люди не то чтобы легче — посвободнее жили. А ноне привязаны мы к княжьей вотчине, ровно коза к хозяйскому плетню. Ни отойти от него, ни шагу лишнего ступить. Все кругом княжье. Леса, что вокруг стоят.
Земля, что нас кормит. Двор, на котором живем...
Засмеялся Тренька:
— Про двор-то, поди, шутить?
— Какие уж тут шутки, — вздохнула бабушка. — Изба, в которой отец твой и ты родились, и та княжья...
Вытаращил глаза Тренька. Избу оглядел. Низкую, невзрачную, где каждое бревнышко, а в том бревнышке каждый сучок, каждую щелку знал.
А бабушка продолжала:
— Но можем мы, коли невмоготу придется, уйти от князя. Две недели во всем году на то даны. Одна — до Юрьева дня осеннего, другая — после. Вот, Тереня, какой он, Юрьев-то день, для нас, крестьян господских.
Задумался Тренька. В диковинку ему бабушкины слова.
— А отчего тот день Юрьевым кличут? — допытывается.
— То сказ долгий.
— Поведай! — молит Тренька.
Кивает головой бабушка:
— За густыми лесами, широкими полями, за синими морями, горами высокими в некотором царстве, некотором государстве жили-были царь с царицей...
— И была у них дочь... — догадывается нетерпеливый Тренька.
— Верно, — подтверждает бабушка. — И была та царевна красоты дивной...
Размеренно двигаются бабушкины руки, быстро крутится веретено, споро вьется пряжа, неторопливо сказка сказывается. Про то, как поселился в далеком царстве страшный змей-дракон. И пришлось людям отдавать ему на съедение своих детей кровных. И как покорил змея-дракона отважный молодой воин но имени Юрий, или, что то же, Георгий, а среди простого народа — Егорий.