Юрьев день
Шрифт:
Дороги обратной в тот день не заметил Тренька. Кажись, в единую минуту три версты отмахал.
Дома теперь одолевала Треньку мука. Как не поделиться с отцом или дедом новостью? Однако не велел Митька про охоту сказывать, и молчал Тренька, хотя стоило ему это труда великого.
Только раз сто на дню выбегал из избы: посмотреть, не выпал ли снег.
Однажды, решив, что утро наступило, скатился с полатей полусонный — и на крыльцо. Глядь, темным-темно вокруг. На черном небе звезды мигают. Месяц тонким серпом светит. Плюнул с досады,
Мать проснулась:
— Аль с животом неладно?
— С чего взяла? — удивился Тренька.
— На двор бесперечь бегаешь.
— Так просто, на волю, душно в избе, — слукавил Тренька.
Вздохнула мать:
— Чуден ты стал, Терентий. А отчего — не пойму.
Однако, сколько ни бегал Тренька, нету снегу, да и все тут. Шумит потемневший осенний лес. Треплет ветер грязную солому на крышах.
— Зима припозднилась ноне, — сказал как-то деду.
Тот лохматые брови вскинул:
— Будто? А я думал, все своим чередом идет. Знать, ошибся на старости лет. Чего тебе вдруг зима понадобилась?
Заерзал Тренька на лавке. Правду все одно не скажешь. Особенно деду.
— Соскучился по зиме да по снегу, — ответил.
— То, конечно, причина, — посмотрел дед на Треньку непонятно. — Уважу, будет тебе завтра зима.
— Смеешься все...
Утром проснулся Тренька — в избе светло. Выскочил на крыльцо.
Батюшки! Всю землю точно лебяжьим пухом укрыло. Лежит тот ослепительный белый пух повсюду: на деревьях, крышах, заборах. Даже с неба падает хлопьями крупными, медленными.
Завопил Тренька от радости:
— Ого-го-го! Зима! Зима при-шла!
За спиной дверь стукнула.
Оглянулся — дед на пороге. Вспомнил Тренька вчерашний разговор:
— Деда, как ты зиму-то сделал?
Смеется дед.
— Нешто зиму можно сделать? Приметы есть, когда чему быть: холоду иль теплу, дождю иль солнцу. Вчера по тем приметам — в какой цвет солнце закат окрасило, откуда ветер дул, как птицы кричали и по многим другим — увидел, что должно быть ноне снегу. А ты — зиму сделал...
За дедом на крыльцо отец вышел, мать, бабка. Щурятся все от яркого белого снега. Улыбаются. И впрямь — праздник!
Тренька между тем уши навострил. Донесся издали конский топот.
— Скачет кто-то! — объявил.
— Кому к нам скакать, — обняла Треньку мать, — выдумщик ты мой.
Тренька из материнских рук освободился:
— Слышите?
Отчетливо раздался со стороны Троицкого приближающийся стук копыт.
— Кто бы это? — удивился дед.
Показался из-за леса всадник. Лошадь под ним вороная, а одежда и шапка алые, огнем горят.
— Митька! — закричал Тренька. — Митька скачет!
Редко бывал дома Митька с того дня, как отдан был в холопы. Легла между ним и дедом с той поры тень. Говорят, бывало, друг с другом, да о пустяках все. О главном — ни полслова.
В наряде княжьего стремянного впервой приезжал Митька.
Кинулся Тренька ворота отворять. Легко и широко они распахнулись,
Митька с коня соскочил. Отвесил низкий земной поклон. Деду лисью шапку и заячьи рукавицы подал:
— Благоволи принять!
Всем привез Митька обновки. Отцу — шапку заячью да рукавицы.
Матери и бабке но платку головному. Когда очередь до Треньки дошла, вынул Митька из отощавшей сумы красные, в цвет своей огненной одежде, сапожки. Онемел Тренька от такого счастья. В жизни своей не надевал новых сапог, Митькины донашивал. Схватил сапоги, к груди прижал, слова сказать не может. Мать отвернулась, потихоньку слезу утерла. Кашлянул дед в замешательстве.
Бабушка, как всегда, пришла на выручку.
— Что на воле-то стоим? — спросила громко. — Пошли в избу.
Пропустила Треньку с его сапожками первым.
— Можно, маманя, я их сейчас надену? — попросил Тренька.
— Иначе как же? Непременно надо обнову примерить, — сказал отец.
— Ты небось теперь в них и спать будешь? — пошутил дед.
Засмеялись все. Тренька тоже.
Ладно сидят на ноге красные сапожки. Расхаживает Тренька по избе, сапожками поскрипывает.
— Не тесны ли? — спрашивает мамка.
— В самый раз! — отвечает Тренька.
— Ну и слава богу, — говорит дед. — Теперь не грех и позавтракать.
Принялись за стол усаживаться. В красном углу под иконами — дед.
По правую руку от него — Тренькин отец. По левую — Митька. Рядом с Митькой — Тренька.
Дед, чего в прошлые Митькины приезды не бывало, велел застелить стол скатертью. Мать с бабушкой начали по хозяйству хлопотать, как в большой праздник.
Неторопливо толкуют старшие. Митька про свое житье-бытье рассказывает. Тренька на обновку поглядывает, ждет с нетерпением, когда же, наконец, старший брат заговорит о княжьей охоте и о нем, Треньке.
Обстоятельно отвечает Митька на дедовы и отцовы вопросы. Вовсе извелся Тренька. Не вытерпел-таки:
— Слышь, Митька! Говорят, князь по первому снегу на охоту собирается?
— Верно, — спокойно, будто не понимая, куда клонит Тренька, отозвался Митька. — Завтра и быть той охоте.
И что тут поделаешь! Завел опять длинный-предлинный рассказ о о том, как к той охоте на псарне готовятся да какие гости, по слухам, будут.
В пору плакать Треньке. Толкнул брата ногой под столом: про меня, мол, когда же?
Митька тем временем будто между прочим:
— Вот Треньку обещал на охоту взять, коли ты, деда, не против да отец с мамкой дозволят.
Всполошилась мать:
— Куда ему, мал еще! Затопчут там...
— Так уж и мал? — вступился за Треньку отец.
Заспорили они с матерью.
Дед послушал и свое слово молвил:
— Коли Димитрий берется брата беречь — чего толковать?
И как ни причитала в беспокойстве мать, решено было Треньку вместе с Митьшш на княжью охоту отпустить. Тренька рад был — сказать невозможно!