Юрий Долгорукий (Сборник)
Шрифт:
– Диво дивное, брат, что ты жжёшь-жжёшь этот Любеч, а он не сгорает, - полушутя заметил Изяслав.
– Сам удивляюсь каждый раз!
– вскинул бровями Ростислав, внешне очень похожий на брата, с тем лишь отличием, что глаза у него были здоровыми и он не нуждался в лечении их созерцанием пожаров, хотя любил пожары не меньше Изяслава.
– Вот уж придётся киевской дружине добраться до этого Любеча, сказал тысяцкий Лазарь.
– Уж мы ежели сожжём, то никто так не сожжёт.
– А никто, - добавил и Рагуйло.
Тысяцкий князя Вячеслава Иванко молча жевал твёрдый кусок мяса и в разговор не встревал.
Изяслав заметил молчание тысяцкого, но не стал придираться к старому воину, который изо всех сил делал вид, что никак не разжуёт твёрдый кусок. Князь был умным человеком и умел обращаться с людьми, а поскольку не привык подавлять в себе недовольство, то взглянул туда-сюда своими ещё больше раскрасневшимися от созерцания пожаров глазами и с удивлением отметил, что за трапезой нет священника.
– Где же отец Иоанн?
– спросил Изяслав своего стольника Держилу, чернобородого, краснорожего, как половец после просяного пива.
– Почему не благословил трапезу? Или, может, яд изготовил для своего князя?
– Грех такое молвить, княже!
– закрестился Держило.
– Да мы для тебя… Жизни собственной не…
– Пошутил, пошутил, - благодушно произнёс Изяслав.
– А всё же без отца Иоанна не привык я трапезничать. Отчего бы это он? Я уже и митрополита своего, русского назначил. Теперь должны бы быть благодарны своему князю и послушны…
– А митрополит Климент уже и супротив тебя пишет послание, - гневливо промолвил Ростислав.
– Укоряет тебя за твои походы, за то, что подавляешь бунтующих князей. Если бы митрополитом был грек, не вмешивался бы…
– Греки мне без надобности, - отрезал Изяслав.
– Или ты, может, знаешь, когда ромейские императоры помогли Киеву хотя бы одним воином? Не знаешь? И не вспомнишь, потому как не было такого. Да и зачем они ему? И митрополит их ни к чему. Союзников ищу лишь таких, которые помогали бы мне. Пока Юрий доберётся ко мне из своего Суздаля, а король угорский или князь польский уже тут как тут, уже со мною. И митрополит будет со мною, раз наш человек. Супротив силы и доблести никто и ничто не устоит. А разве мы не сильны и не доблестны?
– Митрополит должен был бы унять киевлян возле Софии, - сказал молодой князь Владимир.
– Когда закричали со всех сторон, что надобно идти убивать князя Игоря, митрополиту надлежало бы наслать на головы этих крикунов анафему, а он только поднимал крест - вот и всё.
– Потому что привык больше писать, - язвительно улыбнулся Ростислав, - любо ему философом называться. Проповедует на письме, а кто это письмо читает? Голосом нужно, криком сильным, как дружина в поле. Смотри, брат, чтоб не обвели тебя вокруг пальца твои сверхучёные прислужники. Потому как и митрополит у тебя учёный, и Пётр Бориславович, боярин приближенный, все науки знает и всё где-то в чужих землях обитает, теперь, говорят, ещё и лекаря вельми учёного взял, а в поле идёшь с воинами, и славу тебе несут воины, не кто иной. Игоря ведь киевляне убили - так твои учёные и не помогли…
– Плакал я над смертью брата моего несчастного, - вздохнул Изяслав, плакал и поклялся отплатить Ольговичам, потому что верю, это их коварство, они хотели запятнать меня убийством. Дружина моя со мною, вы, братья мои, тоже со мною. Что же касаемо учёных людей, брат Ростислав, знай…
Но тут прямо к княжескому шатру прискакало несколько всадников: Это были дружинники - сторожевые, а среди них - измученные длинной дорогой, промокшие до нитки, на выбившихся из сил конях Дулеб и Иваница. И в ту же самую минуту, словно бы он укрывался за шатром, зная о приближении этих вестников добра или зла, втиснулся за княжескую трапезу хилый телом, но довольно чванливый на вид, похожий чем-то на игумена Ананию княжеский священник отец Иоанн. Изяслав без восторга заметил появление отца Иоанна, мог бы и не приходить, раз не освятил начало трапезы, но, коль скоро втиснулся, быть по сему. В особенности же принимая во внимание, что Дулеб привёз утешительные вести, иначе зачем ему было так торопиться.
Изяслав кивком головы велел отрокам тотчас же убрать с глаз отвратительных карликов, зная, что Дулебу невыносимо смотреть на насилие над людской породой, для лечения которой он отдаёт всю свою жизнь. В другой раз князь не стал бы потакать чьим-либо вкусам, но сегодня сознательно угождал Дулебу, потому что так или иначе оказался под властью этого человека. Вот он слезет с коня, подойдёт к княжескому шатру, поклонится и… Может сказать слова утешительные, слова, которыми окончательно будет снята с князя страшная тяжесть, слова, которые навсегда очистят Изяслава перед людьми и перед богом. Но может ведь всякое случиться. Недаром брат Ростислав только что так убедительно говорил о неприручённости и, быть может, неспособности слишком учёных людей для службы у князя, требующей преимущественно действий простых, решительных, часто жестоких. Что, если этот Дулеб, о котором князь ничего толком не знает, кроме того, что своими спокойными пальцами он умеет выгонять из тела тягчайшие болезни, что, если этот человек, который полжизни протолкался где-то в далёких краях, пренебрежёт всем святым и здесь, при свидетелях, брякнет ни с того ни с сего неправедный и умышленный навет на безвинного своего хлебодавца: "Твоя вина, княже!"
Нужно ли говорить, как побледнел и без того всегда бледный князь Изяслав, как слезились его неизлечимо больные глаза, замерла рука с кубком на полпути к губам, пока Дулеб и Иваница соскакивали с коней, разминали отёкшие ноги, подходили неторопливо к князьям, молча кланялись по обычаю. А потом Иваница заметил в княжьей руке серебряный кубок с напитком и внезапно… улыбнулся. И за эту улыбку Изяслав отдал бы этому сероглазому русоволосому парню десяток не сожжённых ещё городов. Он встал из-за трапезы, быстро вышел навстречу Дулебу и протянул ему свой кубок:
– Выпей с дороги.
А с другой стороны юркий Держило уже подал посудину с вином Иванице.
Дулеб пил медленно, смотрел пристально поверх кубка на князя, но смотрел спокойно, без осуждения, хотя и без улыбки, как Иваница; Изяслав непроизвольно протянул руку. Держило предупредительно вставил в неё ещё один кубок с вином, и, когда лекарь допил первый, князь сразу же подал ему ещё. Однако Дулеб пить больше не стал, а передал кубок своему товарищу, более молодому, а следовательно, и более выносливому.
Пока Иваница пил, Дулеб молчал. И все молчали, потому что первое слово принадлежало Изяславу, великий же князь спрашивать ни о чём не хотел, потому что ещё нависал над ним смертельный испуг от невероятного обвинения в том, в чём он не чувствовал себя виновным.
Наконец Дулеб заговорил:
– Возвратились мы, княже, из Киева.
И так ясно было откуда, ибо туда и были посланы.
– Нелегко нам было.
А кому теперь легко?
– Не всё удалось распутать.
Никто и не просил всё распутывать.