Юрий Долгорукий (Сборник)
Шрифт:
После купания князь пил лишь половецкое пиво из проса; пил охотно и много, об этом уже все знали, поэтому везли за Юрием достаточные запасы этого напитка; ещё известно было, что князь ревностно следит за тем, чтобы пили и ели все, кто сидит с ним за столом, ибо, как он считал, человек искренний и правдивый должен пить и есть, не отказываясь, вместе со всеми; если же он привередничает, либо уклоняется всячески, либо и вовсе отмахивается от угощения, то у такого, по всем признакам, совесть нечиста. Здоровье здесь не принималось во внимание, ибо сказано уже, что князя Юрия окружали лишь молодые приближенные, сам он, несмотря
Юрий, вздрагивая от колючих ударов веника, мог бы сосредоточиться мыслью лишь на ожидании нового удара, а мог и пересилить естество и перекинуться мыслями вдаль, вспомнить события неспокойного лета, снова и снова удивляясь загадочной смерти князя Игоря в Киеве, думать о не совсем успешных действиях сына своего Глеба, который вот уже второе лето сражается с Изяславом Киевским, помогая Святославу Ольговичу, мечась между Переяславом, Курском, Черниговом и городком Остерским.
Мог ещё Юрий думать про осень, которая в этом году тоже словно бы вошла в заговор с какими-то враждебными силами. То наделала горя неожиданными наводнениями, разлились озера и реки, затопили дороги, людские поселения. То ударили морозы, вода начала покрываться льдом, но тут налетели ветры, сломали слабый ещё лёд, погнали воду валами, начался уже настоящий потоп, а поскольку беспричинно такая беда никогда на людей не обрушивается, то и пошла молва, будто всё это - за грехи. А чьи грехи берутся в расчёт? У простого человека жизнь убогая, грехов либо нет, либо же они начисто мизерные. У бояр и воевод грехи не держатся, потому что у этих людей есть достаточно силы, чтобы переложить свои грехи на кого-нибудь другого. Кто же остаётся? Опять-таки простой человек. А ещё князь Юрий. Потому что от знатных он оторвался, к простым не примкнул, поставил себя в одиночестве между всеми, потому-то и получит то, что надлежит получить за столь странное своё поведение.
Ну, всё это - неуловимость, слухи, пересуды. Обо всём этом вряд ли и станешь думать, когда твоё тело обрело какую-то невесомость, когда ты пронизан паром, сам становишься словно паром или божьим духом, и даже от жестоких ударов колючего веника уже нет боли, а как бы сплошное блаженство.
Блаженное состояние князя было нарушено довольно резко, недопустимым способом.
В баньку влетел стремянный, вскочил в кожухе, в шапке, ослеп и обалдел от пара, который ударил ему в лицо, и закричал перепуганно:
– Княже, заливает!
– Сними кожух - не будет заливать, - посоветовал Юрий.
– Не меня - остров заливает.
– Зачем кричишь! Не мешай мне. Вацьо, вытолкай его прочь.
Однако стремянный, которого Вацьо вытурил в спину, влетел снова:
– Княже, какие-то люди бьются через воду!
– Похлопочи, чтоб не утонули.
– А может, не подпускать к острову?
– Говорил ведь - залило остров? Вацьо, выгони этого крикуна.
Но уже знал: не дадут домыться, как хотел.
– Давай одеваться, Вацьо, - велел своему растаптывателю сапог Юрий.
Он выбежал в маленький предбанничек, оставив не на шутку удивлённого мерю с занесённым для удара веником. Переход из состояния невесомого блаженства к привычному ощущению тела происходит мгновенно, тотчас же; натянув на себя тёплую чистую шерсть, накинув драгоценный мех,
– А шапку!
– закричал вслед Вацьо, но его крик, отброшенный порывом ветра, до князя не донёсся.
Юрий остановился во дворе. Ветер гнал прямо на него тяжёлые чёрные облака из-за безбрежных разливов вод; тучи словно бы рождались из воды, а вода тоже похожа была на тучи и своей угрожающей чернотой, и подвижностью, ибо летели тучи на человека и вода тоже словно летела бурунами-крыльями, и было странно, что она до сих пор ещё не залила этот низенький беззащитный островок с его ласковыми песками и промерзшими, испуганно-почерневшими травами.
К князю бежали его люди. Стремянный вёл серую широкогрудую кобылу.
– Хочешь, чтобы меня поскорее сдуло ветром?
– засмеялся Юрий.
– Внизу хоть какое-нибудь затишье, а вверху вон как ревёт.
Он пошёл ближе к воде, где отлогий берег уже был затоплен, но куда буруны ещё не доносились. В траве чавкало, и следы от сапог князя тотчас же заливало.
– Куда же ты, княже?
– чуть не заплакал стремянный, хотя такому здоровенному отроку, как он, совсем не к лицу были слёзы.
– Чего испугался? Они ведь не боятся?
– и князь указал на двух всадников, затерянных среди разъярённых вод, отчаянных, наверное, почти шальных в своём стремлении добраться до островка.
Зачем они здесь и что им нужно? Кто они такие? Смело двинулись по вздыбленной воде так, будто знали, что речка лишь пугает, а на самом деле она не страшна, потому что неглубока. Но ведь эти люди могли и не знать об этом. Откуда же им это должно быть известно? Может, имеют редкостно разумных коней, которые чутьём умеют находить дорогу и на сухом, и по воде, и отважно отдались этому чутью? Тогда это люди издалека, ибо в далёкую дорогу человек отправляется, лишь имея доброго коня.
Как бы там ни было, но Юрий уже видел, что эти двое смогут добраться к островку, поэтому нужно было их надлежащим образом встретить, и Юрий нетерпеливо махнул рукой стремянному, чтобы тот подавал кобылу. Легко взлетел в седло, выехал на сухое, найдя пригорок, чтобы произвести на незнакомых людей надлежащее впечатление, сразу же поставив их ниже себя, потому что в этих землях никто выше стоять не может.
Юрий сидел на кобыле, по-молодому подтянутый, длинные светлые волосы его метал ветер, бросал пряди на лицо, отчего князь казался совсем молодым, так что, когда незнакомые всадники выехали на сушь и встали перед этим вельможным всадником, они должны были бы принять его не за князя Юрия, а скорее за одного из его многочисленных сыновей.
Есть стихии, которые подавляют человека. К таким прежде всего относится вода. Перед князем стояли два беспомощных всадника, промокшие до нитки, на промокших, измученных конях, с двумя конями для поклажи, собственно теперь и не конями, а несчастными клячами. Однако эти люди на этих конях пробились сквозь разливы чужих вод, ведь что-то было в них, какая-то сила или страсть толкала их сюда, и дух их не поколебался и не сломился от тяжкого противоборства со стихиями, потому что старший из них, как только они подъехали к Юрию (а подъехали к нему, ибо только он один среди островитян был на коне), спросил: