Юрий Долгорукий (Сборник)
Шрифт:
Боярин Пётр Бориславович, в обшитой чёрным бобром широкой одежде, с золотой княжеской гривной на шее, бледный от постоянного пребывания в почтительном напряжении, старательно вписывал в пергамен каждое княжеское слово, даже Иваница не в силах был удержаться от удивления и прошептал на ухо Дулебу: "Вот уж! Царапает в пергамене, как курица в просе! Этот и Сильку за пояс заткнёт!" Дулеб молчал, ибо сказал всё, что должен был сказать, теперь они с Иваницей должны были до конца прикидываться обиженными Долгоруким искателями истины, они были жертвами и мучениками, правда, мучениками живыми, что не всегда и не всем нравится, но Изяслав благодарил бога и за это, ибо теперь о смерти Игоря забудут наконец все, если же кто и захочет вспомнить, то с него будет довольно того, что он услышит о том, как отблагодарил Долгорукий двух мужественных посланцев князя киевского, стремившихся распутать до конца дело с этим загадочным, зловещим убийством.
Дары княжеские с одной и с другой стороны были сначала благочестивые: иконки, кресты, умело изукрашенные молитвенники в золоте и серебре, усаженные драгоценными камнями. Когда вторично послал Изяслав, призывая Ростислава, то на этот раз повезли ему в дар дорогое оружие; в свою очередь для Изяслава были переданы соболиные меха с таким отблеском, который имеет лишь мех северных земель с их вечными морозами и снегами.
Тем временем Ростислав обратился к своей дружине, которая ещё не ведала о его намерениях, считая, что послана она помогать союзным с Долгоруким князьям - Ольговичам и Давыдовичам.
– Пусть прогневается на меня отец мой, - так сказал Ростислав дружине, - но не пойду к врагам своим, ибо были они врагами деду моему Мономаху и стрыям моим Мстиславу и Ярополку. А пойдём, дружина моя, к Изяславу, ибо к нему лежит моё сердце. Он даст мне волость, и я возьму. Пойдёте ли со мною?
– Пойдём, княже!
– закричали самые верные, а за ними и все остальные, ибо, что там ни говори, волость есть волость, да ещё если она в этих тёплых и щедрых землях, далеко от морозов и снегов, от сурового северного неба, от малолюдья и бесхлебья.
Переговоры длились всю ночь. Князья передавали друг другу поклоны и лестные слова, но никто первым не хотел отправляться навстречу другому, ибо за Изяславом было старшинство, а за Ростиславом - независимость. Он жертвовал самым дорогим, поэтому имел все основания надеяться, что за жертвой должен бы прийти Изяслав или хотя бы протянуть руку. Покамест же длилось состязание в лести и высоких словах, а дело не продвигалось вперёд, - оно, пожалуй, отодвигалось всё дальше назад. Дулеб осторожно подбросил Петру Бориславовичу мысль о том, что князья могли бы встретиться посредине реки на Изяславовом насаде.
– Внеси это в пергамен свой, боярин, - посоветовал Дулеб.
– Но ведь об этом ещё не сказано князем!
– Тогда и скажешь.
– Почему не сказал сам?
– Уступаю это для тебя. Будет сохранена честь Изяслава, ибо насад принадлежит ему. Ростиславу не придётся ступать на этот берег, покуда не получит от Изяслава того, что жаждет иметь. Князья как дети, боярин, мы их не можем с тобой понять.
– Откуда ведаешь обо мне?
– малость насторожился Пётр.
– Много наслышан про твою учёность, а я сам люблю книги и людей книжных ставлю выше всех. Пиши и говори.
Пётр вписал и сказал, и это понравилось Изяславу. Под утро князья встретились на Остре в насаде, устланном коврами, оба в золоте, шелках и мехах, оба высокие и стройные, но всё же Изяслав много утрачивал рядом с более могучим Ростиславом, он казался мельче, незначительнее, а уже его покрасневшие глаза и вовсе не выдерживали сопоставления с ромейскими глазами Ростислава, и при взгляде на этих двоих хотелось указать на суздальца и воскликнуть: "Се князь!"
Однако стоял Изяслав, а кланялся Ростислав. Лишь после этого они сели на медную лавицу и под тихий плеск весел, которыми гребцы удерживали насад против течения, повели речь о том, что их объединило.
– Ты, княже, - говорил Ростислав, - для всех нас, младших, словно отец родной, и мы должны были бы давно уже соединиться, ибо младшие лучше понимают друг друга, между ними должна быть сдруженность и не должны они остановиться даже перед устранением старших своих, ежели того требует земля наша и люд. Будь нам всем отцом, хотя ты и брат для нас, равный с нами.
– Старше всех нас отец твой, - отвечал Изяслав, - да с нами не умеет жить. Хочу управиться с ним миром или ратью. Бог послал тебя, княже, и святая богородица. Не стану уговаривать тебя, чтобы пошёл со мной на Суздаль, а дам тебе города богские, постережёшь землю Русскую, покуда буду в Залесье, а идти туда должен, ибо князь Юрий чинит зло Новгороду, перехватывает новгородские дани для Киева, словно тать или ушкуйник волжский. Принимаешь ли, княже, сие?
Ростислав торжественно склонил голову и держал её так столько, сколько нужно было для того, чтобы сердце Изяслава удовлетворилось покорностью; тогда князья обнялись, трижды поцеловались и стоя поплыли к берегу, где у Изяславова шатра ждали их все знатные приспешники Изяслава.
Отец Иоанн, ради такого случая одетый в стоящие торчком от золотого шитья одеяния, поднёс князьям крест для целования и, обращаясь, видимо, к неприсутствующему, но вездесущему Долгорукому и к его союзникам малым и великим, произнёс гневное слово пасторское, которое, из-за простоватости Изяславова священника, можно было бы повернуть и так, и сяк, применяя его как к самому Долгорукому, так и к тем, кто заглядывал в заросший щетиной рот иерейский:
– Стыдитесь же вы, враждующие на братию вашу и одноверцев своих! Ужаснитесь и восплачьтесь перед богом, иначе утратите славу небесную за самое лишь своё злопамятство! Вы слова брату не можете стерпеть, за малую обиду поднимаете вражду смертоносную и помощь берете у поганых на свою братию.
И тут Изяслав зачем-то снова начал повторять то, что уже говорил отдельно Ростиславу и Давыдовичам. Может, хотел, чтобы каждый слышал о каждом, надеясь, что слово княжеское от этого будет крепче? Ростиславу сказал то же самое, что перед этим говорил уже в лодье:
– Старше всех нас отец твой, да не умеет с нами жить. А мне дай боже вас, братьев своих, и весь род свой иметь в правде, как душу свою. Если отец тебе волости не дал, так я тебе даю.
На что Ростислав, малость удивившись в душе, но не утрачивая своей степенности, тоже повторил уже сказанное:
– Пришёл я сюда, поручив себя богу в твоём лице, ибо ты - старше всех нас среди внуков Мономаховых. Хочу трудиться на Русскую землю и возле тебя ездить.
Тогда настала очередь Давыдовичей, которые до этого стояли словно свидетели супротив Ростислава, а теперь имели его свидетелем против себя.