Юрий Долгорукий (Сборник)
Шрифт:
– Вот это князь!
– ворчал Иваница.
– Вот это пригрел, и накормил, и напоил! Ещё и не владеет ничем, а уже!
– Хуже всего, что забыл он даже про своего родного отца, про человека неоцененного, - рассудительно, словно бы обращаясь к самому себе, говорил Дулеб, покачиваясь на коне, который, казалось, тоже не полакомился княжеским ячменём, потому что шёл быстро, охотно отдалялся от Красного двора, имея свои конские надежды на тёплую конюшню и добрый овёс на дворе Стварника.
– Ростислав в своей зловредной забывчивости действует словно бы по предписанию святого письма, где сказано, что
– Не хочу быть ни львом, ни псом, а хочу есть, - заговорил снова Иваница. Он как-то отошёл душою, уже не злился на Дулеба, снова потянулся к нему сердцем после глупого разговора, свидетелем которого только что был; он не мог лишь понять, зачем же нужно было им так далеко ехать тёмной ночью, среди снегов и мороза.
– Вот ты сказал там ему что-то. Он слушал или не слушал, но всё равно ничего толком не промолвил. С князьями всегда так. На ловах ты ему указываешь, в какую дичь целиться, когда же он промахнётся, виноват тот, кто указал, а не тот, кто стрелял.
– Горек опыт битых, но ещё более горек тех, кто бьёт. Опасен человек, который вовсе не имеет горького опыта, - с прежней рассудительностью промолвил Дулеб.
– А вон и опытный, - негромко произнёс Иваница, потому что навстречу им скакали три или четыре всадника, впереди которых развевалась долгополая, отороченная бобровым мехом, хламида Изяславова боярина Петра Бориславовича; боярин этот был в маленькой бобровой шапочке, с маленьким мечом на длинной, драгоценной перевязи, с коротенькими ручками, весь какой-то словно бы то ли усохший, то ли укороченный.
– Малое спешит к великому, но только где же великое?
– добавил насмешливо Иваница, которому достаточно было один лишь раз увидеть высокоучёного боярина, чтобы ощутить его надменность и пренебрежение и теперь платить ему той же монетой.
– Будьте здравы, будьте здравы!
– не без удивления замахал холёной ручкой боярин Бориславович, высвобождая её ради вежливости из пушистой рукавички, обращаясь, разумеется, не к обоим, а лишь к Дулебу, дважды же его "приветствия" промолвлены были не из расчёта на количество встречных, а для придания веса своему слову, которое, как известно, от повторения не портится, а соответственно усиливается.
– Здоров будь, боярин, - ответил Дулеб и хотел проехать мимо Петра, но тот придержал своего коня, остановились также и отроки, сопровождавшие боярина; волей-неволей пришлось остановиться и Дулебу.
– Не ведал, что ты торопишься к князю в гости, а то подождал бы тебя.
– Вельми возлюбил я тебя, лекарь. Так мало в нашей земле учёных людей. Землю пахать да ездить на ловы - это доступно также и рабам, а мечом может размахивать каждый дурак. Наука же - лишь для избранных. Потому и радуешься, встречая человека…
– Казалось мне, ты имеешь высокоучёного собеседника - игумена Ананию, - напомнил Дулеб.
– В нём достаточно красноречия, да мало мудрости.
– Да в этом ли дело! Таких много… Ученики Христа были темнейшими людьми в Галилее, как ведомо тебе, но благодаря этому стали избранниками неба. Ты тоже, боярин, не ищешь мудрого собеседника в Киеве, где, сам говоришь, мог бы найти, а скачешь в неблизкий княжий двор, хотя, видно, и не надеешься
– Неужто князь Ростислав не принял тебя на Красном дворе?
– не поверил боярин.
– Поедешь - узнаешь!
Дулеб тронул коня, махнул Петру на прощание рукавицей. Тот, как человек вежливый, поднял руку без рукавицы, уважал своего собеседника, ощущал за собой силу непоколебимую, потому и мог позволить себе роскошь играть в вежливость даже на трескучем морозе.
– Вот уж! Обманул ты его!
– восторженно вскликнул Иваница.
– А поверит?
– Не поверит, пусть у князя спросит.
– А тот ему своё "А!", да и только.
– Тем лучше для нас с тобой.
– Что для меня лучше, ты уже и не ведаешь, лекарь.
– А ты сам?
– О том скажу себе самому.
Трудно, невозможно рассказывать о том, чего нет, ибо для исповеди существует лишь то, что названо словом, если же слово ещё не родилось, если не появились те вещи, которые просятся в слово, тогда мы искренне и бесстрашно провозгласим своё незнание и разведём руками, если и не беспомощно, то, по крайней мере, в надежде на более благоприятный случай. Тем временем, чтобы не сойти с ума от подробностей, которыми неминуемо наполнена жизнь двух одиноких мужчин, одиноких, скажем прямо, не только в Киеве, но, наверное, и на целом свете, ибо причастность к человечеству даётся каждому из нас прошлым, а Дулеб и Иваница без особой охоты уходили мыслями в прошлое, ведь один, собственно, и не имел ещё там ничего, а другой имел одну лишь горечь; так вот, повторяем, чтобы своевременно и уместно избежать невыносимых, иногда, быть может, тягостных подробностей, пройдём мимо того незначительного количества дней, которое отделяло зиму от весны, и сосредоточим своё повествование на событиях, принесённых тёплыми ветрами и быстрыми водами.
Весна ударила такая дружная и неожиданная, что растопила глубокие снега, пробудила ручьи ещё до того, как на реках тронулся лёд, и вот неистовые мутные воды пошли поверх льда по Днепру и Почайне, в одну ночь яростно бросились на берега, в одну ночь затопили русла, подмыли запруды, снесли преграды, разрушили жилища, разметали строения; люди гибли в разбушевавшихся разливах безмолвно и безнадёжно, потому что даже те, кто испокон веков жил возле воды, кого заливало каждую весну, кто каждый раз кричал отчаянно: "Спасайте, добрые люди!" - теперь не успели подать даже голоса и либо погибли вместе со всеми неопытными, неосмотрительными, доверчивыми, равнодушными, либо успели спастись, вырвавшись из дикой стихии кто в чём был.
Кричко принадлежал к тем, кто спасся, но одна ночь отняла у него всё, что он имел: разъярённая волна уничтожила его жилище, доменицу, забрала все запасы руды, извести, дров, угля; куда-то в чёрную безвесть было унесено его небогатое хозяйство; он пришёл на рассвете к Стварнику во двор полураздетый, промокший, злой на всё на свете.
– Даже небо против простого человека!
– кричал он посреди двора и не хотел зайти переодеться и обсохнуть.
– Благодарение Днепру - хоть добавит Киеву нищих и мертвецов, потому что бедолага Изяслав как ни старается, а не может пустить наш город с сумой по свету!