Юрий Долгорукий (Сборник)
Шрифт:
Не следует думать, будто Иваница всё уже постиг и увидел в себе сразу. Это были какие-то смутные, неясные предчувствия чего-то зловещего в себе; он хотел быть прежним Иваницей, другом и проводником Дулеба повсюду, его глазами, руками, слухом, встрепенулся от простого Дулебова вопроса "так куда?" и сразу же свернул коня в ближайший двор, словно бы хотел показать лекарю, что для него доступно каждое жилище и знаком чуть ли не каждый человек в Киеве.
– Есть тут знакомые?
– удивился Дулеб.
– Вот уж! Всюду есть. А тут сапожники живут,
– Когда же узнал их?
– А когда про смерть Игоря расспрашивали здесь.
"Расспрашивали" должно было означать "расспрашивал", потому что Дулеб сидел тогда в монастыре и записывал в свои пергамены всё, что приносил ему из Киева Иваница. Теперь, видно, вёл лекаря по старым следам.
– А братья эти?
– Сказал же: сапожники. Обшивают сапогами всю княжескую дружину. С деда-прадеда сапожники. Когда же скликается вече, бросают дратву - и айда на гору или к Туровой божнице.
В хижине светилось, помигивал каганец, еле заметно горело в печи, это не прибавляло света, зато дышало теплом под низкий потолок, хотя, кажется, тепла там хватало и без того, тепло излучалось от четырёх огромных мужчин, которые сидели на низеньких стульчиках вокруг огромного круглого котла и молча тянули дратву.
Из рассказов Иваницы про братьев Ребриных Дулеб почему-то представлял их маленькими весёлыми сапожниками, которые бодро выстукивают послушными молоточками по подошвам и каблукам, а при первых звуках тревоги бросают свою работу и бегут на вече, на пожар, на драку, на выпивку. Тут же сидели чернявые великаны с разбойничьими лицами, молча тянули дратву, не смотрели ни на свою работу, ни друг на друга, уставившись взглядами в круглый котёл, стоявший у их ног, затем все вдруг взглянули на гостей, узнали, видно, Иваницу, потому что на их лицах появились улыбки, и это ещё больше поразило Дулеба, поскольку на неприветливых разбойничьих лицах улыбки расцвели просто-таки ангельские.
– Здоровы будьте, швецы-молодцы!
– бодро поздоровался Иваница. Ждали меня целым-невредимым аль нет? А это мой товарищ, лекарь княжеский Дулеб. Всегда мы вместе во всём, - в беде и в радости. Беды больше, радости меньше, но голову не вешаем, потому как голова не сумка, её нужно высоко держать! Вот так!
Таким разговорчивым Иваницу Дулеб никогда, кажется, и не слыхивал и даже не представлял, что тот может выпускать из себя сразу столько слов, начисто неприсущих ему. Но братья, видно, знали именно такого Иваницу. Старший из сапожников сказал младшему:
– А ну, Пруня, зачерпни гостям пива.
Тот, кого назвали Пруней, взял берестяной ковшик, набрал из котла и подал Дулебу, стоявшему первым, да и видно было по всему, что он старший. Дулеб взял ковшик, но пить заколебался.
– Не рано ли?
– сказал он.
– Выпить никогда не рано, - сказал старший из братьев.
– Человек должен смочить горло, дабы слова не застревали.
– Да вы всё едино ведь молчите целый день!
– засмеялся Иваница. Сидел рядом с вами, знаю.
– Почему бы и не помолчать, когда ты расскажешь, что на свете белом творится, - сказал старший брат.
– Ищите на чём сесть, да и посидите возле нашего каганца.
– А тебе он зачем, свет?
– хмыкнул Иваница.
– Не всё ли равно, что в нём и на нём?
– Не всё едино, потому как Пруню надобно женить.
– Разве ты уже?
– Я - нет. Да и никто из нас не женат. Надобно младшего женить: у старших есть на это время.
Дулеб отпил немного из ковша, передал Иванице. Видно, эти сапожники любили пошутить, а может, они любили Иваницу, которого любили всюду и всё, потому сразу и нарушили своё молчание, хотя, правда, говорил старший брат, трое остальных лишь посмеивались молча. Но иногда молчание красноречивее слов.
– Вот, лекарь, видишь братьев Ребриных, - сказал ему Иваница. Славные хлопцы. Шьют сапоги-вытяжки, обувают всю княжескую дружину, воевод, тысяцких, Петрилу, а кто разувать их будет?
– Кто обувает, тот и разувает, - улыбнулся Дулеб.
– Можно, - поддержал его старший брат, - можно. Выпей ещё, лекарь. Пиво у нас славное. Есть солонина, но тебе, привыкшему к княжеским харчам, придётся не по вкусу…
– А мы в порубе княжеском сидели, - похвалился Иваница.
– На хлебе слёзном да на воде.
– Где же это?
– спросил Пруня.
– В Суздале. В Киеве и не слыхал ты про слёзный хлеб, а там есть. Это такой, что из него слёзы текут. Не видал такого хлеба?
– Видел и в Киеве, - сказал старший брат.
– У нас в Киеве всё есть. А порубы тут такие - нигде не сыщешь.
– Вот придёт к вам новый князь - разметает эти порубы.
– Дулебу хотелось увидеть сразу лица всех четырёх братьев при этих словах, но сапожники словно бы спрятались от него, что ли, один лишь Пруня посмотрел на лекаря недоверчиво как-то и спросил не без насмешки в голосе:
– А наделает таких, как у себя имеет? Потому как что же это за князь - без порубов?
– Таких, как они сидели в Суздале, - сказал старший брат, а два других молчали упрямо и настойчиво, будто были немые или же навсегда отдали все слова самому старшему и самому младшему.
– Были мы у Юрия Суздальского, - спокойно продолжал Дулеб, попивая пиво, - видели его земли, его люд. Хочет он объединить всех, чтобы Киев и Суздаль, Чернигов и Новгород…
– А мы и не разъединялись, - бросил старший.
– Князь Юрий ведает про то. Однако боярство киевское да князь Изяслав…
– Вот ты, лекарь, говоришь: князь Юрий, князь Изяслав. И все: "князь", "князь". А что это такое? Князь - это тот, который ездит на конязе, а мы сидим на своих сапожничьих стульчиках, да притягиваем дратву в дырочки, да затягиваем её изо всех сил. Так что же нам князь или конязь?
– Говорю про Юрия Суздальского. Забудьте, что он князь, принимайте его как человека.
– И что же этот Юрий?
– Хочет прийти в Киев.