Юрий Долгорукий (Сборник)
Шрифт:
Позади них у дверей белела сонная фигура Иваницы. Белела оцепенело, неподвижно и безмолвно, не слышно было даже излюбленного "Вот уж!", которое вырывалось у него всегда почти бессознательно.
– Спасибо тебе, - сказал Ойке Дулеб.
– Может, тебя проводить? Иваница мог бы это сделать…
– Не надо. Сама.
Она промелькнула мимо Иваницы белым видением, а он стоял и не мог пошевельнуться. Дулеб подошёл к нему, взял за плечи, легко повернул, повёл его в повалушу.
– Доспать тебе нужно, Иваница, ночь ещё не закончилась.
Парень не вырывался, дал уложить себя в постель, лежал тихо, словно бы и впрямь готовился досматривать сны, в которых каждую ночь приходила
– Ты видел, она босая!
– Не заметил, - растерянно промолвил лекарь.
– А на дворе снег и мороз.
– Как-то не заметил.
– Босая!
– воскликнул Иваница.
– Как же ты смотрел?
Они метнулись в сени, выскочили во двор. Ойки не было. И следов не сыскать. Снег затоптанный, замерзший.
– Я догоню её, - сказал Иваница.
– Посмотри на себя. Сам бос и гол. Опомнись. Её уже и след простыл. Ты ведь знаешь, какая она неуловимая.
Дулеб с трудом затянул Иваницу назад в помещение, усадил на ложе.
– Успокойся. Она придёт к нам ещё.
– К тебе.
– Говорю: к нам.
– А я говорю, к тебе. И не уговаривай меня, я всё слыхал.
– Подслушивал?
– Спал как убитый. А потом она приснилась мне и позвала к себе. Я вскочил и побежал. Застал вас вдвоём. Слыхал, что она говорила. Пришла к тебе.
– Сегодня - да. Потому что хотела услышать о Кузьме и сказать о гонце. Считала, что лучше всего первому сказать об этом мне. А завтра придёт к нам обоим. К тебе, хотел я сказать.
– Вот уж! Ко мне больше не придёт.
На сон не осталось ни времени, ни охоты. Иваница оделся, пошёл посмотреть на коней. Дулеб зажёг свечу, сел к своим пергаменам и (подобное случилось с ним впервые) ничего не мог вписать.
Пока Дулеб сидел над чистым пергаменом, Иваница примостился на краешке желоба между конями - как-то не хотелось уходить отсюда. Сорока над дверью, чтобы отгонять от коней нечистую силу, сухое сено, тепло, острый запах конского пота, успокаивающее похрупывание коней - всё это могло бы заменить ему недоспанную ночь, успокоить, наполнить сердце привычной мягкостью, однако на этот раз ничто не помогло. В сердце Иваницы впервые проснулся зверь несогласия, впервые пробудилась в нём неприязнь к Дулебу. Ибо пока считал, что оба они одинаково страдали в суздальском порубе за какую-то неуловимую и непостижимую справедливость, всё словно было в порядке. А теперь получалось, что только Дулеб сидел в порубе ради высшей цели, а уж он, Иваница, был там не его товарищем, а бросили его туда словно барана, или поросёнка, или просто какую-то мёртвую вещь, а не живого человека, потому что сидел и ничего не ведал, ни о чём не догадывался. С ним обращались - хуже не придумаешь: пренебрегали в нём человека! Что там высшие цели, святые намерения, державные замыслы о добре, воле, власти и единстве людском, когда при этом презирают человека? Он готов был отдать себя всего, но ведь не так, как получилось, не безмолвным орудием, а человеком, в котором было бы сохранено и должным образом оценено всё людское.
Он узнал обо всём слишком поздно, чтобы обидеться и сказать Дулебу об этом, но и душевной невозмутимостью похвалиться теперь вряд ли смог бы, возможно, потому и забрался к коням, спасаясь здесь, в тишине. Собственно, он должен был бы обидеться ещё вчера, перед сном, когда Дулеб сказал ему про Суздаль, но тогда как-то не успел, хотелось спать, да и не привык он впускать к себе в душу чувства злые и мстительные. Но вот ночь пошла на убыль, появилась Ойка, и всё смешалось. Подумать только, что эта девушка послужила причиной всех событий. С неё всё началось, ею продолжается, а про конец страшно и подумать.
На дворе заскрипел снег. Можно было бы сидеть спокойно, ибо это была не Ойка. Она бегает босая даже по снегу.
Шаги приблизились к дверям конюшни, раздался голос Дулеба:
– Иваница?
– Вот уж!
– недовольно откликнулся Иваница.
– Что с тобою? Не уснул ли ты там?
– Уснёшь! Тут уснёшь, в этом Киеве, среди князей да бояр! Да и где уснёшь на этом свете, когда ты последний человек!
Дулеб нашёл его в темноте, обнял за плечи.
– По твоей длинной речи вижу, что ты растревожен, Иваница. Обиделся на князя Юрия или на меня? И верно, нехорошо получилось, но что поделаешь? Дела державные часто требуют от человека жертв. Но человек от этого никогда не может обеднеть. Нам отпущено определённое количество знаний, мыслей, переживаний, и никто не может этого нарушить, никакой позор, никакое несчастье, никакой властитель не смогут у нас этого отнять. Давно сказано: "Кто смотрит на день нынешний, смотрит на все вещи: те, которые случились в глубочайшей древности, и те, которые произойдут в безбрежном грядущем".
– Вот это и увидел, - пробормотал Иваница.
– Седлай коней, - спокойно велел Дулеб.
– Для обид придётся выбрать другое время. Ныне же нужно предотвратить опасность.
– Искал я возле тебя спокойной жизни, лекарь, а нашёл сплошные опасности. С каждым днём их всё больше. Не довольно ли?
– Иваница соскочил с желоба, чуть не задев плечо Дулеба.
– Не нам грозит опасность, - сказал тот.
– Кому же?
– Князю Юрию.
– Вот уж!
– Иваница засмеялся с нескрываемым злорадством.
– Князь в Суздале, а опасность ему грозит в Киеве, где мы с тобой! Как же так?
– Опасность для нас с тобой - это угроза и для князя Юрия. Когда же угрожают ему, угрожают и нам, давно бы уже пора тебе понять это, Иваница. Однако ты нетерпелив, как и князь Ростислав. Никому недостаёт терпения. Седлай да поедем.
– Я терпеливый, - вытаскивая седла, бормотал Иваница, - я терпеливый, ого! Да уж как и не вытерплю!
Они выехали со двора, кони, привыкшие к дальним странствиям, а теперь застоявшиеся в тесной конюшне, весело фыркали, тёрлись друг о друга, нетерпеливо вытанцовывали в тихой, безлюдной ещё предрассветной улице.
– Куда поедем?
– сладко зевая, спросил Иваница, которому не передалось беспокойство Дулеба, а бодрость коней казалась просто возмутительной.
– Н-ну, - гаркнул он на своего коня.
– Ты у меня попляшешь! Так куда поедем?
– Сам не ведаю, - с нескрываемой растерянностью промолвил Дулеб. Разве что к Кричку, так надоели мы ему изрядно. Да и Кричко-то - не весь ведь Киев? Не дал мне Ростислав обзнакомиться. Нетерпелив, как все князья.
– Спасибо, что хоть заставил тебя сказать всю правду, - снова вспомнил о своей обиде Иваница, - а то так бы и тёрся дурак дураком. Так куда поедем?
По всему было видно, что Иваница, вопреки своему мягкому характеру, сегодня во что бы то ни стало хочет вывести Дулеба из равновесия, вызвать его на спор, бросить ему в лицо что-то обидное, злое, тяжкое. Однако Дулеб то ли не замечал этих попыток Иваницы, то ли делал вид, что не замечает, или же, будучи слишком обеспокоенным своими собственными мыслями, не очень обращал внимание на то, что творится в душе его младшего товарища.
Он отпустил поводья своего коня, дал тому возможность идти куда захочет, тем временем размышлял вслух, обращаясь то ли к самому себе, то ли к Иванице, который всё же не отставал от лекаря, быть может в надежде задеть его своими въедливыми вопросами, а может, действовала здесь сила привычки.