Юрий Долгорукий (Сборник)
Шрифт:
Страшко, поняв, что князь его не узнал, и решив идти напролом, вступился за парня:
– Он не со зла. То злой боярский холоп, называемый нами Сыч, бежан здесь на ссору вызвал…
– Чего за других не в свой черёд говоришь?
– сердито прикрикнул князь.
– Лучше ты сам за себя ответь: почто здесь безвинных дубьём побил? Ответь же, раб непокорный!..
– Это они нас раньше побили от сердца лиха!
– угрюмо сказал Страшко, печально подумав: «А может, князь и узнал, да что моя жизнь для князя?»
Ещё угрюмее он закончил:
– А я есть не раб, но сын вольного отпущенника отца твоего, великого князя Владимира…
Юрий быстро, внимательно поглядел на Страшко. Он, видимо, сразу понял, что этот худой и грязный, давно не стриженный, крупный, чернобородый мужик упрям и опасен, что он - голова стоящих здесь бежан, и как помыслит эта упрямая голова, так остальные помыслят. А коли так, то верно ли будет сразу же встретить голову нищих злом? Не лучше ли горе да буйство этих голодных направить к миру и этим самым добро земле своей сотворить?
Князь примирительно усмехнулся в усы, набегавшие на бородку, ещё внимательнее пригляделся к смелому мужику, спросил:
– Тебя-то я вроде видел. Отколь ты?
– Слуга я твой, верный, княже, из Городца… Юрий, вдруг догадавшись, привстал:
– Страшко?!
– Я, княже…
– Ух, подвело тебя лихо, узнать не смог!
Князь весело оглянулся на княгиню Елену, стоявшую у возка, на сынов Андрея, Ивана и Ростислава, нашёл приметчивым взглядом одетого в воинские доспехи Данилу-книжника, погружённого в свои думы.
– Гляди-ко, Данила!
– сказал он живо.
– А самый-то верный из всех моих городцовских сюда пришёл! Выходит, что ты с Никишкой ошибся: сказывал, будто вместо посада - один лишь пепел. Живой души не осталось… Никишка тут слёзы лил. А оказалось - живые есть! Не всех, знать, враги сгубили!
Он вновь повернулся всем корпусом к кузнецу:
– Ты как же от смерти спасся? И есть ли с тобой иные из Городца?
Страшко не терпелось спросить о сыне. Слова Долгорукого о Никишке вошли в его сердце радостной болью, но он подавил отцовскую радость и, соблюдая порядок, просто сказал:
– Иных посекли иль угнали в Дикое Поле. Елена, жена, навеки туда пошла. Сам я с дочерью и сыном в ту ночь по лесам да оврагам ушёл к тебе. А где мой старшой, Никишка, я вижу, ведомо больше тебе, чем мне…
Припомнив недавнюю строгость князя, Страшко осторожно добавил:
– Вот мира на землях твоих ищу…
– Так… вижу!
Князь будто понял тайные мысли Страшко, кивнул и тихо, как с глазу на глаз, прибавил:
– Никишка твой у меня. Приплыл к концу лета в Суздаль на челноке, пожил у меня, наказ мой один усвоил да и пошёл на Торжок… по надобности моей.
Страшко невольно взглянул вдоль реки на север, словно пытаясь прикинуть в уме, какие опасности подстерегают Никишку на дальних путях-дорогах в соседние новгородские земли? А князь тряхнул головой и весело обратился к бежанам:
– А вы что тут натворили? Зачем пришли? Бежане заволновались:
– Прости нас, княже, что влезли в твою избу!
– Если что сделали худо, то обогреемся и уйдём!..
– Оборони нас: мы - твои дети, а ты - отец нам!..
– Помилуй!
Князь, улыбаясь, взглянул на скучающую, равнодушную к грязным бежанам гречанку-княгиню, на довольных поездкой сюда сыновей и сразу же согласился:
– Пусть буду я вам отцом, а вы - мои дети!
Его мужественное, заросшее снизу небольшой, но густой седеющей бородой лицо открыто заулыбалось, серые глаза блеснули.
– Приму вас добром, коли хотите служить мне верой и правдой! Вот тут, на Москве-реке, и приму. Рубите на взгорье избы - я лес вам дам. Дерите под пашню землю - весною пашню засеем!
Стоявший ближе других оборванный, отощавший старик Демьян, подумав, сказал печально:
– Голы, босы к тебе пришли, ибо скудость да брань на всей земле русской. Поэтому нет у нас тебе дани.
– Три лета не возьму с вас дани!
– живо ответил князь.
Демьян встрепенулся:
– А твой тивун здесь дань с нас просил при входе на эту землю…
Федот испуганно завопил:
– Напраслину брешут, княже!
– Просил!
– подтвердил и Страшко, поняв, что тиун испугался и, значит, дань просил не по воле князя.
– Как половчанин, дань с нас просил! И тот, боярский холоп, тоже просил с нас дань!
– указал Страшко на Якуна, плетущегося от взгорья вслед за боярином Кучкой.
Багрово-красный, облитый потом, еле живой Якун, с трудом перегнувшись, издали поклонился князю с княгиней. Раньше Якуна медленно подошёл к избе Степан Иванович Кучка. Увидев его, князь поднялся навстречу:
– А-а, вот и боярин!
Он обнял Кучку и, не садясь, пошутил с улыбкой:
– Ну вот, воевода… ты, оженившись, тайно увёз молодую жену из Суздаля на Москву-реку, а нынче - я за тобой! Знать, нету тебе от меня покоя!
Боярин сдержанно поклонился:
– Приезд твой что праздник…
– Да, праздник…
Князь хмуро взглянул на Федота.
– Сей нерадивый тиун этот праздник мне злом мутит! Помню я, как поучал нас отец мой, великий князь Мономах: «Не приемли мзды, ибо мзда ослепляет очи». А ты? Почто ты, корысти собственной ради, просил с них дань?
Федот потерянно захрипел:
– Не я… не дань… не просил я, княже!
– Ан ты!
– без жалости подтвердил Страшко.
– То он!
– сказал и Мирошка.
– А также и тот вон, тиун боярский…
– Напраслина всё… не я!
– заплакал Федот и упал на землю.
– Якун это всё содеял, меня подбил…