Юрий долгорукий
Шрифт:
Дулеб писал: "Одного лишь корзна княжеского было достаточно для того, чтобы отступились даже те из киевлян, которые были ослеплены собственной яростью и беззащитностью своей жертвы. А что, если бы прикрыли Игоря не корзном княжеским, а дружиной конной?"
Владимир успел довести Игоря до ворот Мстиславова двора, но тут преследователи спохватились, а может быть, это набежали какие-то новые, они догнали беглецов и с молчаливой жестокостью начали вырывать из рук Владимира избитого до крови Игоря, били Игоря, били заодно и Владимира, а когда появился здесь младший брат Владимира Михалко, верхом на коне, и, соскочив на землю, попытался было защитить князей, били также и Михалка, сорвали с него крест и чепы,
Дулеб писал: "Княжеский дом оказался запертым всеми своими дверями даже для того князя, который там жил, кто же запер эти двери и когда и зачем? Вот бы знать".
Кожуховые сени были вознесены чуточку над землёй, однако они были открыты всем взглядам снизу, не представляли никакого убежища, и перепуганный Игорь напрасно метался от окошка к окошку и торопливо и часто крестился на все четыре стороны света.
Те, что были за воротами, ворвались в княжий двор, тотчас увидели Игоря, выбили дверь в кожуховых сенях, стащили князя вниз и тут, в конце ступенек, добили его и за ноги потащили через Бабий Торжок к Десятинной богородице, словно бы намереваясь бросить труп перед этой великой святыней. Кому казалось, что Игорь ещё жив, тот продолжал бить князя, так что, если он и в самом деле сохранял ещё в теле какие-то признаки жизни, растерял их на Бабьем Торжке уже навеки. На пути толпы попался какой-то воз, запряжённый дохлой клячей, и тогда убийцы изменили своё намерение, бросили труп на телегу, вскочили на неё сами и велели хозяину везти их со страшной поклажей на Подол. Там на торговище сбросили труп князя в грязь и исчезли бесследно, словно их и не было никогда, словно это и не киевляне учинили зло, а какая-то насланная неведомая сила. И хотя не видели, чтобы кто-нибудь подходил к убитому, вскоре тот оказался нагим, как при рождении на свет, и говорили, будто это тайком приходили благоверные и отрывали от одежды убитого по кусочку во спасение и исцеление, пока вовсе не обнажили труп.
Дулеб писал: "От мученичества всегда ждут чудес, но забывают люди, что бог не страдает никогда, он только радуется или гневается, так почему же человек не стремится сравняться с богом в радостях, а непременно в гневе!"
Кое-кто, правда, утверждал, что Игорь и не нагим вовсе лежал на торговище, ибо нашлись добросердечные старушки и прикрыли убитого, хотя и не отважились обмыть кровь на его ранах.
Лишь после того, как свершилось неотвратимое, нашёл князь Владимир обоих тысяцких, Лазаря и Рагуйла, и послал их на Подол с дружиной, чтобы они защитили там хотя бы мёртвого, если уж не сумели уберечь живого.
Тысяцкие сказали киевлянам:
– Вы убили Игоря, а мы похороним его.
На что киевляне ответили:
– Не мы его убили, а убили его два Давыдовича и Всеволодович, когда они замыслили зло супротив нашего князя и хотели убить его изменой. Но бог за нашего князя и святая София.
И велел тысяцкий Лазарь взять Игоря и отнести в церковь святого Михайла, в Новгородскую божницу, там тысяцкие положили убитого в гроб и прикрыли корзном князя Владимира.
Назавтра утром, в субботу то есть, митрополит послал игумена Ананию отпеть, по обычаю, надлежащие молитвы над убиенным. Игумен увидел, что Игорь не убран по монашьему чину, велел обрядить его и, отпев, отвёз в церковь святого Симеона,
Дулеб писал: "Невыясненным остаётся, кто первый крикнул возле Софии об убийстве и кто первый побежал, кто первый ударил князя, а кто последний. Виновных нет, никто их не искал с первой минуты и с первого дня, а теперь никто и знать не может".
Так бессмысленно и беспричинно погиб в Киеве потомок Рюрика в восьмом колене, правнук Ярослава Мудрого, Игорь, в крещении Георгий, сын Олега Святославовича и княжны половецкой, в крещении Феофании.
Дулеб писал: "Чем мог так опротиветь киевлянам Игорь, который княжил в Киеве всего лишь двенадцать дней, на тринадцатый день уже бежал от Изяслава и, брошенный дружиной, позорно застрял в Дорогожицком болоте и просидел там четыре дня, голодный и измученный?"
Пришёл Иваница, и Дулеб отложил перо.
Иваница сообщил:
– Бежал привратник из нашего монастыря.
– Когда?
– спросил Дулеб.
– А тогда же и бежал.
Дулеб не понял.
– Когда - тогда?
– Ну, когда убили князя.
– А этот?
– Тот, что отворяет нам? Это новый. Игумен Анания сразу же поставил его. А тот бежал. И никто не знает куда.
Первый виновник. Можно сразу вписать в пергамен. Знать бы только имя.
– Звался как?
– Сильвестр. Или Силька - по-простому. Учен вельми. Послушником у самого игумена был. Потом вёл записи монастырские. К вратам приставлен в августе.
Август. Опять август в Киеве. Даже в каменную тихую обитель врывается он со своей яростью. Дулеб прикрыл глаза веками, немного посидел так, потом придвинул к себе пергамен. Написал: "Первое имя виновника Сильвестр, монастырский привратник. Виновен, потому что бежал. Или же станут ведомы ещё и другие имена?"
Иваница не уходил. Он смотрел, как Дулеб записывает на пергамен, спокойно улыбался.
– Про Игоря что говорят в Киеве?
– спросил Дулеб.
– А ничего. Про смерть - и всё.
Виновных не было. Привратник не идёт в счёт. Он только открывал ворота. А кого впускал?! Теперь не найдёшь. Великий город строго хранит тайну, не выдаст её никогда никому. А обвинить весь город? Для этого он должен бы быть намного меньшим и не Киевом. Потому что Киев не подожжёшь с четырёх концов, и людей не выгонишь за городские валы, и виры с Киева не возьмёшь.
– Не за своё дело взялся, - вслух подумал Дулеб.
– Надобно возвращаться к князю Изяславу.
– А смерть в Киеве?
– малость обиженно спросил Иваница.
– Узнали обо всём, больше не можем.
– Вот уж! Если есть о чём узнавать, человек узнает непременно. Как хворость невозможно скрыть от лекаря, если она есть в теле, так и тут. Побыть нам надобно в Киеве.
– Хорошо тебе в Киеве?
– Вот уж!
Во дворе заржали кони, зазвенела сбруя, незваные всадники внезапно окружили скит, Дулеб с Иваницей не успели ни удивиться, ни возмутиться, а в келейку уже протиснулось несколько бородатых, мрачного вида мужчин, неся с собой конский дух, запах ремней и суеты людской. Передний без ласковости и почтительности в голосе спросил:
– Дулеб кто?
– Я, - сказал Дулеб.
– Поедешь с нами.
– Куда и почто?
– К боярину Войтишичу.
– Я княжий лекарь, - напомнил Дулеб.
– Князей великое множество - Войтишич один.
– Я тоже один. Зовусь Дулеб. Лекарь приближенный великого князя Изяслава. Слыхали?
Бородач был малость обескуражен спокойствием Дулеба.
– Просит тебя воевода и боярин Иван Войтишич, - уже иначе повёл он речь.
– Так и надобно говорить. Ежели просит, я ещё подумаю. А для этого все отсюда выйдите. Ибо я хочу здесь остаться.